Правильно следует читать:

"И часто с ней наедине

Мне и легко, и одиноко".

Мои стихи были напечатаны в трагическом 1971 году в сборнике "День поэзии Севера". Но в рукописи 1967 года Коля их видел.

В том же, "Дне поэзии Севера", были опубликованы четыре стихотворения Рубцова. Одно - "В дороге" - оказалось адресованным той женщине, которая его убила, второе - мне: "В твоих глазах для пристального взгляда какой-то есть рассеянный ответ..."

Но я опередила события. Так уж получилось. Вернусь назад.

Примерно через месяц после моего приезда из Дома отдыха Коля явился как добрый старый знакомый. И сразу - о стихах:

- Ты что-нибудь написала? Покажи...

Читает "Приснился сон". Задумался. С любопытством посмотрел на меня (понял, что это о нем).

Меня охватило вдруг неудержимое веселье. Я смеялась до слез. Даже мама пристально посмотрела на меня: "Ты что?" Коля тоже улыбался и смотрел на меня с удивлением (в таком состоянии он меня еще не видел).

Я сквозь смех едва выговаривала слова, объясняя причину своего веселья. Представила Колю Рубцова не на коне, а на лошади, белом тяжеловозе. Лучше бы написать: на коне - легком, грациозном, а тут - лошадь. Еще хорошо, что не кляча.

"Приснился сон: ты уезжаешь

На белой лошади, совсем..."

Но причина моего веселья была, конечно, другая. Это прилив радости от того, что я видела его. Появилась какая-то надежда на лучшее. В стихотворении есть такие строки:

"Догнать тебя, вернуть

                                            хотела,

А ты про это знать не знал... "

"Теперь, - думаю, - он все будет знать ".

Обсуждать эти стихи Коля не стал и сразу же переключился на другое - "Перед снегом". Стал часто вслух повторять первую строчку:

"Смотри, смотри, что за окном творится!"

На следующий день Коля вновь появился в моей квартире и сообщил, что провел эксперимент со своими друзьями.

Сел возле окна и вдруг громко вскрикнул: "Смотри, смотри, что за окном творится". Все бросились к окну, стараясь, что-то там разглядеть.

Представляю, как он, довольный шуткой, взмахивает руками и смеется. О том, как он устроился в общежитии, как самому пишется - ни слова. Но чувствую, что о Липином Боре остались хорошие воспоминания. Это понятно из стихотворения "Гуляевская горка":

"И ничего не надо мне, пока

Я просыпаюсь весело на зорьке

И все брожу по старой русской

                                                    горке,

О прежних днях задумавшись

                                                  слегка..."

Теперь Коля не остается у меня ночевать. К себе он тоже не приглашает. Что у него за жилье там? Даже не представляю... Видимо что-то не устраивало его в чем-то, он не подходил для проживания в подобном заведении. Во всяком случае, недолго он там продержался.

Теперь, сидя у меня по вечерам, часто поглядывает на часы, чтобы ему вернуться на ночлег вовремя. И всегда со вздохом, объяснял: "Мне надо уже идти. Там очень строго. В другое время уже нельзя".

Незадолго после нашей с ним беседы о моих стихах, мне позвонили из Союза писателей (Вологодского, разумеется) и попросили принести подборку стихов. А на следующий день опять звонок, чтобы зашла за рецензией, которую написал Рубцов. Понял что все это сделано по просьбе Коли. Он хотел, чтобы его отношение к стихам было изложено на бумаге. Вот как он отозвался о моих стихах: "...это добрые тихие стихи по преимуществу очень самостоятельного звучания. Она не придумывает их, пишет о том, чем живет, что видит, слышит, чувствует, переживает. Поэтому ее стихам свойственна полная достоверность".

Не понравилась ему "наивность, излишняя легкость" (как он пишет) в стихотворении "Вот и расстались".

Поскольку все сугубо личные стихи относились к нему, он и эти увидел в том же ряду.

- Так нельзя (это уже не в рецензии, а на словах мне говорил). Невозможно так легко расстаться, как ты мне пишешь.

Пытаюсь объяснить, что это лишь увиденное со стороны. Это о двух знакомых мне людях! Это не я. Мне кажется, что он не поверил, он знал, что все мои стихи пропущены через себя, как у него. Получилось, что я оттолкнулась.

Вот и расстались 

Легко и просто. 

Ушли -растаяли, 

Ушли, как гости.

А были вместе, 

А были рады. 

Слова, как песни, 

Как песни взгляды.

И вот расстались 

Легко и мирно. 

Ушли — растаяли, 

И счастье — мимо.

Да, если применить к себе последнюю строчку, то действительно счастье миновало нас обоих. Его лишили жизни, меня - его дружбы. И сразу же прекратились звонки из Союза писателей, некому было поинтересоваться моими стихами. Свою первую книжку "Черемушкино диво" так и не удалось издать в 1971 году.

"В целом поэтическая работа Н. Старичковой безусловно заслуживает внимания многих читателей, безусловно привлекают и будут привлекать ее стихи", - так писал Рубцов.

Может, он перехвалил меня. Или он прав был, когда говорил о себе, с каким трудом пробивались его первые стихи.

- Я тебе не помогаю, - говорил он. - Ты все сама. Я тоже все сам. Другим ведь -помогают...

Ловит мой удивленный, вопросительный взгляд и продолжает:

- Да, да, помогают. А мне - нет.

У меня нет сейчас ни сил, ни возможности вынести все написанное на суд читателей, хотя это было бы интересно уже тем, что там чувствуется присутствие Рубцова.

Вот я опять, невольно, сделала отступление, всего лишь отступление, потому что еще рано ставить точку.

   Шел 1967 год. И наши жизни могли бы сложиться иначе. Почему же это не произошло? Попытаюсь припомнить все день за днем, год за годом, чтобы был виден характер Рубцова и хоть мало-мальски приоткрылась тайна его поэзии.

Он, как и прежде, приходит в мою квартиру. Его появление стало настолько обычным, словно он был членом нашей семьи.

Я вспоминала уже, что уровень жизни в семье был невысок. Основной заготовкой к зиме стала засолка капусты. Солили мы ее очень много, потому что она шла в пищу каждый день.

И вот, в такой момент, когда капусту (уже заквашенную) надо было выносить сарайчик, появился Коля.

На лице его было удивление: капуста, но почему так много? Недолго думая, не раздумывая, включился в работу. Быстро спустился вниз на первый этаж, чтобы открыть входную дверь. Вернулся и забрал пустую кадку, отнес. Вернулся вновь, чтобы отнести выложенную в ведра капусту. И все быстро, быстро. Почти бегом. Даже соседи это заметили:

- Кто это у вас небольшого роста шустрый такой? Видели, как он дверь открывал. Защелка высоко (ему не достать). Так он быстро сообразил, притащил откуда-то лестницу...

Капуста получилась удачная, потому с удовольствием ее пробовали. Предложили и Коле. Он стал жевать ее, похрустывая, медленно и долго, неестественно двигая скулами.

Почему он так жует? Удивляюсь, но не спрашиваю. А он, чувствуя мой интерес, отвечает с набитым ртом:

- Сено ем. А что? Разве это не сено?

- Какое сено?

- Капуста? Такое же сено!

Мне даже неловко стало, что человека угостили "сеном". И как назло, ну совершенно ничего не было в доме съестного.

Правда, было еще одно соленье: липиноборские рыжики и грузди. Предложили  попробовать, но он отказался, попросил положить в банку, чтобы взять с собой.

Грибы, наверное, ему понравились, потому что на следующий день он пришел с таркой (так здесь бидончики под молоко называют), а потом еще и еще.

Заходит и прямо с порога: "Я за груздями..."

Так почти всю заготовку грибную и выносил. Мама повозмущалась немного, мол, и грибов не попробовали - все унес.

Но я убедила ее, что Коля сам их и собирал. Хочется же ему и друзей угостить.

Наверное, частые "угощения" стали мешать его творчеству, потому что я не вижу в газете его новых стихов и он приходит иногда в подавленном настроении...

Взял, однажды с книжной полки томик из собраний сочинений Ленина, подержал, как бы взвешивая на руках, тряхнул головой:

- Вот один человек, а что натворил!

Опять рубцовский двойной смысл: натворил - написал? Или натворил — наделал?

И сразу же продолжил:

- Как же понять, если "промедление смерти подобно" и в то же время говорят: "поспешишь - людей насмешишь"?

Задумался. Видимо, ему предстояло принять какое-то серьезное решение. Но какое? Так и осталось загадкой.

Коля ушел в свое общежитие с ленинской книжкой. На второй вечер принес ее взял с полки "Педагогическую поэму" Макаренко. Уселся на диван. И погрузился в чтение.

Читал он долго. Я его не отвлекала. Потом встал, поежился, глубоко вздохнул: "Мне пора..."

Мы ни о чем, ну ни о чем не поговорили. Появился небольшой период затишья. Вскоре Коля пришел серьезный, озабоченный: "Я сегодня уеду на Север, не могу никого видеть и хочу, чтобы ты меня проводила." Мы вышли, но он повел меня не в сторону вокзала, а в центр.

Со стороны улицы Ленина нам навстречу шел В. Аринин. Коля увидел его издалека и с вопросом ко мне: "Как ты думаешь, какой он?" Я говорю: "Тонкий." (Имела в виду особенность его натуры.) А когда поравнялись, Коля озорно и весело высказался: "Володя, Неля сказала, что ты тонкий." Аринин только улыбнулся и прошел мимо.

Этот случай сразу мне вспомнился, когда я совсем недавно, в разговоре, от В.И. Аринина узнала, что это он был инициатором и организатором клуба "Современник". Оказывается, не только мы, начинающие авторы-литераторы, испытывали волнение на этом вечере. Волновался сам организатор. Действительно, было отчего волноваться. Вечер начался вяло. Искусствовед С. Ивенский утомительно долго рассказывал о книжных знаках.

Я заметила, что напротив меня и Б. Чулкова сидела Г. Бурмагина, то поднимала голову в нашу сторону, то опускала к листу бумаги и что-то чертила. Рисует? Но кого? Наверное, Чулкова. Рубцова ей не видно, Романова тоже.

- А ведь все-таки неплохо получилось, - думаю я сейчас, - сколько людей видели и слышали Рубцова. Наверное, и до сих пор помнят этот вечер.

Но я отвлеклась. Как я уже говорила, мы шли с Колей Рубцовым к центру. Возле магазина "Оптика" суетливая девчушка налетела на него. Коля даже головой покачал:

- Такая маленькая, лет, наверное, тринадцать ей, а уже ищет... — Что ищет? Коля посмотрел в мою сторону и покачал головой опять:

- Ну, Неля, и наивная же ты, хотя и я такой же... (приостановился, сделал паузу) бываю.

Пересекая площадь, он повел меня в кафе "Колос" (сейчас это ресторан "Меркурий''). В зале было многолюдно, сидели целыми компаниями, а возле стены двухместные столики были свободны.

- Что тебе заказать?

- Мне, - говорю, - ничего не нужно (я уже знала, что у него бывают карманы пустыми, а этот жест - шик).

- Так и будем сидеть?

- Ну, закажи тогда салат из свежей капусты. Он заказал официантке салат и бутылку пива. Сидим. Он молча пьет пиво, я ем салат.

Но вдруг сзади в компании кто-то громко стал читать фронтовые стихи. Осторожно оглянулись. Это Николай Задумкин, журналист. Он очень пьян, читает громко, с пафосом.

Коля недоволен. Очень не хочет, чтобы Задумкин его увидел, не хочет привлекать к себе внимание. Шепчет мне: - Надо уходить... Он жестом подзывает официантку (та оказалась рядом), быстро достает из кармана три купюры: десять, пять и один рубль, подает ей со словами:

- Сдачи не надо...

Смотрю на него удивленно и шепотом говорю: — Взяли всего на копейки. Почему так много даешь?

- Ладно, пусть это ей... Мимоходом он что-то шепнул юноше, сидящему в компании Задумкина и тот вышел следом за нами. Подхожу к раздевалке, а Коля в стороне остался разговаривать с этим молодым человеком. Оделись, вышли на улицу. Отошли от дома немного в сторону.

- Давай постоим, — говорит Коля.

Остановились. И буквально через несколько минут показывает мне в сторону кафе: "Посмотри".

Оттуда выходит целая ватага молодых парней и среди них Задумкин. Его даже поддерживают.

- Я сказал, чтобы его не оставляли, а довели домой. Это, говорю, известный поэт. И мне поверили.

Дальше мы пошли прямо на вокзал. Мне не верилось, что он уезжает. Даже чемоданчика в руках не было.

- Подожди здесь...

Остановилась недалеко от кассы. Он наклонился близко к окошечку, негромко назвал станцию, куда собрался уезжать, так что мне не было слышно. Но зато очень громко произнесла фразу кассир: "Какое место вам?"

- Любое, - уже громко и улыбаясь, ответил Коля. И сразу продолжил, широк жестом отводя правую руку в сторону: "Любое место, край любой". И чуть тише сказал дальше: "Прекрасно небо голубое, прекрасен поезд голубой!"

Получилось четверостишие, и оно стало началом стихотворения, где последние две строчки оказались первыми.

---