Жизнь Рубцова

Вячеслав БЕЛКОВ

Смерть Рубцова

1

Однажды я поехал с дочерью навестить на кладбище родных. Это было в Троицу, 26 мая 1991 года. Приехали мы на «Пошехонку» довольно поздно, около полудня. На обратном пути зашли поклониться и Рубцову.

У самой его могилы неподвижно стояла какая-то женщина. Сначала я не обратил на нее особого внимания — многие приходят сюда. Друзья, любители поэзии, просто любопытные. Дочь была здесь впервые и я показал ей соседние могилы — Сергея Чухина, Михаила Брагина и других.

Неподвижную женщину мы видели только со спины: крупная, довольно высокая, лет пятидесяти, зачесанные назад рыжеватые волосы, черный жакет, юбка. На массивных ногах, если не ошибаюсь — низкие резиновые ботики.

Она стояла истово, как будто молилась или повторяла про себя стихи. Почему-то подумалось: «наверное, библиотекарша, или учительница, или сама до таких лет стихи пишет...»

День был теплый, ветерок слегка трогал стоящую рядом березу. На могиле поэта, как всегда — цветы, конфеты, печенье...

Уходя, я постарался пройти так, чтобы увидеть лицо этой женщины. Увидел. Лицо как лицо. И она тоже взглянула на меня, искоса, внимательно.

И только тут я вдруг подумал, что это именно она...

* * *

Приговор Вологодского городского суда, оглашенный 7 апреля 1971 года, звучал примерно так:

«...Рассмотрев в закрытом судебном заседании дело по обвинению Грановской Людмилы Александровны, 1938 года рождения, уроженки города Ленинграда, русской, беспартийной, не судимой, образование высшее, в момент преступления нигде не работавшей, имеющей ребенка в возрасте пяти лет, проживавшей в Вологде... в преступлении, предусмотренном статьей 103 УК РСФСР, народный суд установил, что 19 января 1971 года в 4 часа утра в квартире 66 дома номер 3 по улице Яшина подсудимая Грановская Л. А. совершила убийство Рубцова Николая Михайловича, путем удушения последнего».

Подсудимая познакомилась с поэтом в 1963 году, тогда она носила еще девичью фамилию — Дербина. После этого она вышла замуж за А. Грановского и в 1965 году у них родилась дочь. В 1969 году, расторгнув брак, переехала из Воронежа в Вологду и пришла к Рубцову. Устроившись на работу в сельскую библиотеку, недалеко от города, Грановская стала встречаться с Рубцовым...

Все последующие события определил, наверное, характер этой женщины. О ее характере мы можем судить не только по воспоминаниям или следственным протоколам, но и по стихам. Да, она писала стихи. В 69-м году в Воронеже вышел даже сборничек ее стихотворений с ласковым названием «Сиверко». И стихи у нее бывали иногда странные. Говорят, например, что ей принадлежат такие строки:

Волчица я. Ты понял

        слишком поздно,

Какая надвигается гроза.

В твои глаза в упор

           глядят не звезды,

А раскаленные мои глаза.

Железной шерстью

            дыбится загривок,

И нет сомненья

           ни в одном глазу.

Как я свою соперницу

                              игриво,

Почуяв, загоню и загрызу!

А вот некоторые строки из книжки «Сиверко»: «В любви, как в неистовой драке, я свою проверила стать...», «Чужой бы бабе я всю глотку переела...», «И если я бываю злой и дерзкой...», «Спокойна я лишь в бешеном движеньи...», «...Когда наши глотки волчицей душит Только своя, а не чужая боль», «Опасность? Это плохо! Я скучала по ней...», «Моя ликующая злость...»

И наконец, стихотворение «Ревность» из этого же сборника:

Опять весна! Звериным нюхом

Я вдруг почуяла апрель.

Представила, как под медвежьим брюхом

Чуть-чуть прогнулась параллель.

И вот, медведице подобно,

В лесной необжитой избе

Я по-животному, утробно,

Тоскую глухо по тебе.

Опять мерещится касанье

Твоей руки к ее плечу,

Опять я губы в кровь кусаю

И, как медведица, рычу...

О, так тебя я ненавижу

И так безудержно люблю,

Что очень скоро (я предвижу)

Забавный номер отколю.

Когда-нибудь в пылу азарта

Взовьюсь я ведьмой из трубы

И перепутаю все карты

Твоей блистательной судьбы!

Вся боль твоя в тебе заплачет,

Когда рискнешь как бы врасплох

Взглянуть в глаза мои кошачьи —

Зеленые, как вешний мох.

Можно и еще поискать строчки. Скажем, такие: «Уж если на роду написана измена, то лучше бы в реке ты утонул...». И не просто утонул, а до деталей зримо — «с конем, часами, золоченой сбруей...». Часов, видно, жалко, но что же поделаешь! Впрочем...

Впрочем, и одного стихотворения «Ревность» достаточно. Есть в нем что-то утробно-стихийное и одновременно осознанно-эгоистическое.

Во-вторых, конечно, стихи нельзя понимать до конца буквально. У многих поэтов мы нашли бы «уязвимые» строки. В том числе и у Николая Рубцова: «Нет, не найдет успокоенья во мне живущий адский дух!» Но поэт всегда «бежал от помрачений», его вольная душа гармонически соединялась с рассудком. Самое наглядное тому доказательство — умиротворяющие, поэтически совершенные концовки стихотворений Рубцова.

И еще: мужские стихи все-таки могут быть жесткими. Но женские... Однако, тут опять надо процитировать строки Л. Дербиной: «Я смелая, как мужчина, который идет на льва...», «Мне нравится риск сорваться с угрюмых Куюмских скал...»

* * *

Стихотворение «Ревность» было даже приобщено к уголовному делу. Но на приговор суда оно, конечно, не повлияло. Подсудимая сообщила, что это стихотворение к Рубцову не относится. Действительно, «Ревность» написана до того, как подсудимая близко познакомилась с поэтом.

Виновность Л. Грановской была доказана другими фактами. Действия подсудимой были квалифицированы как убийство без отягчающих обстоятельств.

Народный суд назначил ей меру наказания в виде восьми лет лишения свободы. За 2 года 5 месяцев 9 дней до окончания срока она была условно-досрочно освобождена.

2

Только факты, документы, воспоминания. Ничего лишнего.

«Разговор этот с Николаем Рубцовым у меня состоялся глубокой осенью 1970 года. Встретились случайно...

— Пойдем,— сказал он.— Приглашаю. Ту женщину, которую ты недавно видел со мной, которая подарила тебе свою книжку стихов, я решил навсегда ввести в свой дом. Она уже у меня. Понимаешь?

— Я тебя не поздравляю...

Почему вырвались у меня такие слова — не знаю. Просто шевельнулось в душе что-то тревожное, вот и ляпнул, не думая, первое, что пришло в голову.

— Почему? — настороженно спросил он и недобро сощурился.

Я пожал плечами. Объяснить тотчас свою фразу, свои опасения не мог...» (В. Степанов).

«Да, я уже знала, что она пишет стихи, что печаталась. Читала подборку ее стихов в журнале «Север» — простые, славные два стихотворения. Кроме того, в отделении Союза писателей как-то состоялось обсуждение стихов молодых поэтов, и ее в том числе. Читала она тогда, кажется, три или четыре стихотворения. Одно из них запомнилось мне особенно — о том, как люди преследуют и убивают волков лишь за то, что они и пищу и любовь добывают в борьбе... Сильное, необычайное для женщины стихотворение.

Виктор Петрович толкнул легонько Колю в бок — они сидели рядом — и сказал: «А баба-то талантливая!»

— Ну что Вы, Виктор Петрович! Это не стихи, это патология. Женщина не должна так писать». (М. Корякина, жена Астафьева).

«Жальче всех было отца и мать, приехавших на суд дочери и дававших сбивчивые — порой со слезами — показания.

Мать, совсем сгорбленная усохшая старушка... непрестанно оглядываясь на дочь, частила:

— У меня четыре дочери — Надежда вторая. После Ленинградского библиотечного института была направлена в Воронеж. Там вышла замуж. Но не пожилось с мужем, хотя и тихий был. Вот и улетела в Вологду за своей судьбой. Говорила, что хочет выйти за Рубцова, в гости привезла в Вельск... Встретила я его как товарища по работе, так как оба писали стихи. Я не видела, чтобы он избивал ее, но внучка Оля рассказывала, что Рубцов бросался посудой. Уж какой — не знаю. Надя у меня здоровая росла, никакими психическими болезнями не болела, но была вспыльчива, неуравновешена. Может, потрафить бы лишний раз — обошлось бы... Да теперь что говорить... Одно прошу: пожалейте ее». (В. Коротаев «Козырная дама». Надя — это Людмила Д.).

«По характеру высокомерная, ленивая, хотя развитая, много читает художественной литературы. В коллективе малообщительна, не всегда пользуется авторитетом». (Из характеристики).

«В совершенном преступлении не раскаивается» (Из характеристики, октябрь 1971 года).

«Приметы. Рост: высокая (свыше 171 см). Цвет волос: рыжие. Цвет глаз: голубые». (Из протокола).

* * *

Я далек от того, чтобы кого-то судить и рядить. На это есть суд. Есть и Божий суд. И есть, наконец, суд совести своей — самый мучительный, может быть.

Как бы мы ни относились к этой женщине, мы должны помнить, что Рубцов многое ей доверял, рассказал о своей жизни. И это сокровенное она изложила в своих записях, изложила не без таланта. Это важно для изучения биографии поэта.

Нужно ли вновь возвращаться к давнему судебному делу? Увы, сие мало от нас зависит. Личность Рубцова навсегда определила интерес миллионов людей к малейшим фактам его биографии. И каждый человек, общавшийся с поэтом, пусть самый «маленький», тоже попадает в орбиту этого интереса. Надо только постараться написать о смерти Рубцова тактично, с чувством меры...

К рядовому человеку у нас может быть интерес психологический, художественный. А к Николаю Рубцову — интерес уже исторический. Поэт вошел в большую Историю.

* * *

Спустя какое-то время после трагического января 1971 года, она сочинила стихотворение «Памяти Рубцова». Стихотворение долго ходило в списках, недавно было опубликовано. Ну что тут можно сказать об этом стихотворении? Наверное, оно имеет право на существование. Но не надо давать ему такое название и брать еще эпиграф из Рубцова. По-моему, это не совсем этично со стороны автора. Итак...

Поседею от страшной потери,

От вины бесконечной своей,

Но никак никогда не поверю

В безысходность твоих журавлей.

Пусть отмечен был гибельным роком

каждый шаг твой навстречу мне,

по весне затуманенным оком

я найду их в густой синеве.

Дрогнет сердце от криков гортанных

и жестокой судьбе вопреки

я поверю упорно и странно

в нашу встречу у вешней реки.

Будто там, в холодке ледохода,

ты меня с нетерпением ждешь.

И рванусь я, не ведая брода,

Слыша в теле счастливую дрожь.

Будто не было скорбно погасших

горьких дней, приносящих боль,

не терзал тебя мутный и страшный,

затмевающий мозг алкоголь.

Будто не было гиблых рассветов,

не сулящих во веки добра.

Помню я только красное лето

и в закатном огне вечера.

Ты бывал по-особому нежен,

в твоем взоре туманилась грусть,

а вокруг расстилалась безбрежно

вся теплынью объятая Русь.

Все прошло. И в осеннюю слякоть

распрощались с тобой журавли...

«За полтора года нашего общения с Николаем Рубцовым, через запои, скандалы, буйства, безобразные сцены ревности световыми солнечными островками запечатлелись в памяти наши долгие сокровенные беседы...» (Из дневника Л. Д.).

О Рубцове стали писать больше. В том числе и о последних месяцах его жизни, о трагической кончине. Назову хотя бы две публикации — повесть Виктора Коротаева «Козырная дама» и очерк Николая Коняева «Вологодская трагедия», опубликованный в петербургском «Литературном вестнике». Если В. Коротаев — сам очевидец событий, то Н. Коняев — интересно пишет на основе чужих воспоминаний, он анализирует, додумывает, его интересует психология поступков... Думаю, что будущие исследователи, обобщив такие разные взгляды и гипотезы, получат наиболее объемную и точную картину событий.

Например, Н. Коняев так пишет о приезде Дербиной в Вологду: «Что вообще в таких случаях может думать женщина, уже перевалившая за тридцатилетний рубеж, так и не устроившаяся в жизни, но все еще привлекательная, все еще не потерявшая надежду на какое-то лучшее устройство жизни? Наверняка, поднимаясь по лестнице к рубцовской квартире, Д. и сама не знала, чего она хочет, чего ждет... Экзальтация и тщеславие, самопожертвование и какая-то расчетливость — переполняли ее...»

Иногда хочется поправить Николая Коняева, поспорить с ним. Можно ли, скажем, считать «неустроившейся в жизни» женщину, у которой было все: родители, сестры, своя семья — муж и ребенок, высшее образование, профессия, работа, жилье, и наконец,— любимое дело — стихи. Были уже публикации, да и книжка уже вышла!

А то, что было чрезмерное самомнение, жажда успеха — это точно. О цене успеха, видимо, не думалось...

Мне же все время приходит в голову одна и та же мысль: когда она увидела, что ничего не выходит, что с Рубцовым жить тяжело, почти невыносимо, ей надо было уехать. Мысль это крамольная, и верная лишь наполовину, потому что у обоих, видимо, оставалась еще надежда. И можем ли мы желать нашему поэту одиночества?

Николай Коняев иногда спорит с Дербиной, иногда же — верит ей безоговорочно. Как в этом случае: «Я хотела сделать его жизнь более-менее человеческой... Хотела упорядочить его быт, внести хоть какой-то уют. Он был поэт, а спал, как последний босяк. У него не было ни одной подушки, была одна прожженная простыня, прожженное рваное одеяло. У него не было белья, обедал он прямо из кастрюли. Почти всю посуду, которую я привезла, он разбил. Все восхищались его стихами, а как человек он был никому не нужен. Его собратья по перу относились к нему снисходительно, даже с насмешкой, уж не говоря о том, что равнодушно». И Коняев соглашается: «Все правильно и верно».

На самом же деле с заключительной мыслью Дербиной (о друзьях и собратьях) можно согласиться лишь в малой степени. Человеческая природа вообще далека от совершенства, и можно ли было требовать от окружающих какого-то небывалого сочувствия поэту! И все же — друзья были, участие было, и помощь была. Сошлюсь сначала на высказывание Виктора Астафьева. Он бывает и лукав, ему не всегда можно верить до конца, но в данном случае он прав, по-моему. Итак, В. Астафьев говорит: «Я видел неприкаянного, ищущего своей смерти поэта Николая Рубцова. Как измучили его божий дар и жизнь. Пытались земные люди, и не в малом числе, подставить плечо, руки. Бесполезно. «Духовной жаждою томим», он звездой-кометой промчался мимо всех и всего земного, не замечая неуклюжих попыток помочь ему...» То есть, попытки были. Была и дружеская атмосфера, это подтвердят сегодня многие.

А факты еще более убедительны, чем слова. Рубцову помогали, у него были сторонники. Достаточно сказать, что при жизни всего за шесть лет у него вышли 4 книжки стихов! Это не часто бывает, не у многих поэтов. Не без доброго участия друзей Рубцов опубликовал в эти годы крупные подборки стихов во многих московских журналах, в местной прессе. Он, 30-32-летний холостяк, получил в Вологде сначала общежитие, затем комнату в благоустроенной квартире, и наконец, отдельную квартиру, однокомнатную. Конечно, все это весьма скромно и бедно, но, извините меня, многие граждане не получат такого жилья и к пресловутому 2-тысячному году...

Среди друзей Рубцова были известные писатели — Яшин, Белов, Астафьев, Романов, Фокина, Коротаев... Можно было бы назвать несколько московских и ленинградских имен. Были женщины, не равнодушные к поэту, по крайней мере, они оказывали ему внимание. Самые теплые и близкие отношения были у Рубцова в Вологде с десятками людей незнаменитых — с соседями, кочегарами, шоферами, литераторами, художниками, журналистами... В конце-концов в Вологде жили — родная тетя поэта, двоюродная сестра, сводные братья.

«Неточности» Дербиной и необъективность исследователей можно объяснить разными причинами, в том числе и незнанием многих фактов биографии Николая Рубцова. Мемуаристка гораздо ближе к истине, когда она пишет: «Я, по-прежнему, презрительно молчала. Он накалялся. Я с ненавистью смотрела на него... Напрасно все — жизнь, честь, достоинство, возможность счастья...»

Пушкин: «На свете счастья нет...»

Прав и Николай Коняев, когда пишет: «Сейчас мы знаем, что кроме различных особ, заинтересованных в устранении беспокойных и непокорных поэтов, и сами Пушкин и Лермонтов кое-что сделали, чтобы умереть так, как они умерли...»

Где-то мелькнула рубцовская фраза: «И жить не хочу, и умирать страшно...» Но мы, живущие, не можем или не хотим поверить в эти слова. Как не можем целиком принять и предсмертные слова Пушкина: «Я жить не хочу...»

Многие очевидцы отмечают, что в последние недели и месяцы жизни Рубцов выглядел больным, «безмерно уставшим человеком». У него были страхи и печальные предчувствия. Он часто думал о смерти, говорил о ней в стихах и с друзьями. Все больше и больше накапливалась сакральная, судьбоносная энергия этих слов. И, наконец, такая нависла тяжесть, что слова не могли не воплотиться... Парадокс состоит в том, что, чем талантливей человек, тем грозней его слова, тем неизбежней слова его становятся плотью событий...

В этой грустной истории и в этой судьбе точку поставить невозможно, а в книге точку ставить приходится.