Отчизна и воля: книга о поэзии Николая Рубцова

Виктор БАРАКОВ

«ЧТО ЖЕ, ЧТО ЖЕ ВПЕРЕДИ?..»
ТРАГЕДИЯ НАРОДА И ВЕРА В РОССИЮ

Даже лучшие исследователи творчества Рубцова в своих работах не идут дальше определенной черты. Все они в один голос говорят об уникальном по глубине народном мироощущении поэта, но связывают его больше с чувством истории, национальной памяти, чем с современной непростой жизнью народа. Но почему тогда столько грусти, отнюдь не светлой, в стихах Николая Рубцова? Почему столько недосказанности и невысказанности? Трудно даже определить, какого времени поэт Рубцов: шестидесятых годов? семидесятых? Вряд ли. Может, времен стычек "громких" и "тихих" лириков? Конечно, нет. Понятие "время" для настоящего поэта - категория такая же туманно-абстрактная, как и жестко-конкретная. Тем более для Рубцова. Ведь он - поэт безвременья... Эта боль слышна в подавляющем большинстве лирических стихотворений Николая Рубцова, вот только некоторые их наиболее прямые строки:

Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы...

- - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

Ах, город село таранит!

Ах, что-то пойдет на слом!..

- - - - - - - - - - - - - - - - - -

...Все чаще мысль угрюмая мелькает,

Что всю деревню может затопить.

- - - - - - - - - - - - - - - - - -

По родному захолустью

В тощих северных лесах

Не бродил я прежде с грустью,

Со слезами на глазах.

- - - - - - - - - - - - - - - - - -

Как же так -

   скажи на милость! -

В наши годы, милый гость,

Все прошло и прокатилось,

Пролетело, пронеслось?

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Безжизнен, скучен и ровен путь,

Но стонет ветер! Не отдохнуть...

- - - - - - - - - - - - - - - - -

Эх, Русь, Россия!

Что звону мало?

Что загрустила?

Что задремала?

И наконец:

Россия, Русь! Храни себя, храни!..

"Плодотворный путь поэзии один, - отмечал Николай Михайлович, - через личное к общему, то есть путь через личные, глубоко индивидуальные переживания, настроения, раздумья. Совершенно необходимо только, чтобы все это личное по природе своей было общественно масштабным, характерным".

Примером того, насколько понимал Рубцов современность, служат опубликованные в 1990 году неизвестные ранее его стихотворения. Вот только одна строфа из этой подборки:

Я в ту ночь позабыл все хорошие вести,

Все призывы и звоны из Кремлевских ворот.

Я в ту ночь полюбил все тюремные пени,

Все запретные мысли, весь гонимый народ.

XX век - век ломки, крайностей, век, в котором само политизированное время наложило неизгладимый отпечаток на облик народа. К тому же русский максимализм - факт неоспоримый. Он переносится у нас на что угодно и часто переходит в фанатическое идолопоклонство: той же науке, идеологии, отдельным лидерам, теперь вот - рынку.

Ото всей этой обреченности, от невозможности лучшей доли и возникло у русского народа трагическое мироощущение жизни, произошел трагический излом в его характере.

В 60-70-е годы критики провозгласили вершинным достижением на пути раскрытия и осмысления противоречий так называемую "деревенскую" прозу, и были правы. Ф. Абрамов, В. Астафьев, В. Белов, Ю. Казаков, В. Распутин, В. Шукшин и другие писатели говорили не только о драме крестьянина, покидающего деревню, не только о "гранях меж городом и селом", но и всеобщем разрушении материального и духовного "лада", и не только в деревне.

В поэзии же самым известным из "почвенников" стал Н. Рубцов. Он наиболее органично, а значит, наиболее полно и цельно сумел передать противоречивость жизни народа, народного характера - и не 60-х годов, а целой эпохи. Поэт увидел не только внешний развал жизни, но его причины.

Основной причиной трагического раскола, сохраняющегося и сейчас, являются противоречия между народом и властью. Нищета народа сама по себе не может привести к расколу, если есть высшая объединяющая цель. По словам Ф. Достоевского, солидарного в этом с В. Соловьевым, "...вмещать и носить в себе силу любящего и всеединящего духа можно и при теперешней экономической нищете, да и не при такой еще нищете, как теперь.

Ее можно сохранять и вмещать в себе даже и при такой нищете, какая была после нашествия Батыева или после погрома Смутного времени, когда единственно всеединящим духом народным была спасена Россия". В годы войны народ перенес необычайные лишения во имя веры. Итогом кратковременной хрущевской "оттепели" стало разочарование в навязанных сверху ценностях, крушение идеалов. Раскол приобрел свойственные русским крайние формы. Ал. Яшин написал в 1967 году:

Ой ты Русь моя, Русь -

Ноша невесомая!

Насмеюсь, наревусь -

У себя дома я.

Часть народа стала странствовать в поисках правды, другая - в поисках длинного рубля. Многие ушли в диссидентство - больше внутреннее, чем внешнее. А посередине широко раскинулась трясина алкоголизма, ставшего настоящей национальной трагедией. В стихотворении Рубцова "Гость" об этом рассказано так:

... Гость молчит,

и я - ни слова!

Только руки говорят.

По своим стаканам снова

Разливают все подряд.

Красным,

        белым

                 и зеленым

Мы поддерживаем жизнь.

Взгляд блуждает по иконам,

Настроенье - хоть женись!

Я молчу, я слышу пенье,

И в прокуренной груди

Снова слышу я волненье:

Что же, что же впереди?

В стране царствовали, с одной стороны, необычайный чиновничий гнет, а с другой - не менее необычайная анархия. Н. Бердяев в своей книге "Судьба России" замечает: "И в других странах можно найти все противоположности, но только в России тезис оборачивается антитезисом, бюрократическая государственность рождается из анархизма, рабство рождается из свободы...»

Интеллигенция вела свои поиски путей выхода из духовной трагедии, но из-за политической несвободы давняя разделенность на "западников" и "славянофилов" чем дальше, тем больше вела к расколу. У Рубцова - пока еще спор:

О чем шумят

Друзья мои, поэты

В неугомонном доме допоздна?

("О чем шумят...")

Общий упадок культуры в России стал возможен не только вследствие действия закона, по которому "...народы, создававшие империи, всегда несли духовный ущерб" (А. Солженицын). В XX веке все человечество стало свидетелем дегуманизации жизни, участником трагического наступления потребительской цивилизации на духовную культуру. С. Есенин именно ее имел в виду, когда говорил: "Нет любви ни к деревне, ни к городу".

Эта тема была одной из главных в это время и в "деревенской" прозе. Т. Подкорытова в своей диссертации сравнивала лирику Н. Рубцова с прозой В. Шукшина: "Прозе Шукшина во многом созвучна лирика Н. Рубцова. "Странный" герой Шукшина и лирический характер, воплощенный в поэзии Рубцова, - явления психологически, личностно удивительно сходные". Такое сравнение правомерно, если для него брать раннюю лирику поэта, в которой в характере лирического героя Рубцова было много качеств, сближающих его со знаменитыми "чудиками" Шукшина. Второй же период творчества поэта ближе всего к прозе В. Белова. И дело не столько в том, что оба художника жили в это время рядом, часто встречались и дружили. И не в том, конечно, что программное стихотворение Рубцова "Тихая моя родина", посвященное Василию Белову, возникло не без влияния его прозы: "Тихая моя родина, ты все так же не даешь мне стареть и врачуешь душу своей земной тишиной!" (Рассказ "На родине"). Типологическое сходство было в общем для обоих художников "чувстве земли". Потому так поражает общность символов в их произведениях (дорога, хлеб и т. д.). Так, беловский Иван Африканович говорил: "Ежели и верно пойдешь, - все равно тебе без хлеба не выбраться" ("Привычное дело"). Тут же на память приходят рубцовские строки: "Хлеб, родимый, сам себя несет..." Любимое присловье Ивана Африкановича: "Дело привычное!" Слова Рубцова: "Ну что ж? Моя грустная лира, Я тоже простой человек..." - из того же ряда.

Общим для Н. Рубцова и В. Белова стало и обращение к разговорной речи крестьянства, к фольклору. Поразительно, что объектами их внимания становятся зачастую одни и те же "действующие лица"(например, воробей в одноименном стихотворении). Иван Африканович, как бы подобрав рубцовского воробья, говорит ему: "Жив ли ты, парень?.. Жив, прохиндей... Сиди, енвалид. Отогревайся в даровом тепле... Тоже жить-то охота, никуда не деваешься. Дело привычное. Жись. Везде жись. Под перьями жись, под фуфайкой жись..." ("Привычное дело").

У Н. Рубцова и В. Белова - единое мировосприятие, одинаковое отношение к природе и человеку, они проповедовали одни и те же национальные и одновременно общечеловеческие идеалы добра и красоты. И беспокоила их одна и та же проблема: противоречие между цивилизацией и культурой.

Крайний материализм и соответственно атеизм были причиной этих противоречий. "Нет сомнения, - писал В. Розанов, - что глубокий фундамент всего теперь происходящего заключается в том, что в европейском (всем, - и в том числе русском) человечестве образовались колоссальные пустоты от былого христианства; и в эти пустоты проваливается всё: троны, классы, сословия, труд, богатства. Все потрясены. Все гибнут, всё гибнет. Но всё это проваливается в пустоту души, которая лишилась древнего содержания".

Не только духовность, но и само существование людей в результате развития цивилизации было поставлено под вопрос.

Так называемый "прогресс" привел к экологическим трагедиям. Прожорливое человечество превратило землю, а теперь и космос в огромную свалку. "Не дом - машина для жилья", - восклицал Ю. Кузнецов.

Трагедию раскола между человеком и природой Рубцов передал в своей лирике с помощью природных контрастов света и тьмы, в трагедийном звучании стихий: ветра, дождя, грома:

Поезд мчался с грохотом и воем,

Поезд мчался с лязганьем и свистом,

И ему навстречу желтым роем

Понеслись огни в просторе мглистом.

("Поезд")

Народная лирика не знает полутонов, ей близки крайние формы состояния природы и души. Рубцов, зная это, стремился в какой-то степени смягчить противостояние, соединить несоединимое. Выход был найден в оксюморонности: грозно и прекрасно; сказочная глушь; жутко и радостно; зловещий праздник; горестно и страстно.

Но в центре поэзии Николая Рубцова, - конечно же, человеческая личность. Коммунистическая идеология отрицала противоречия между личностью и обществом, но именно этот конфликт "периода застоя" приобрел трагическое содержание. И даже интерес к истории России, ставший в 60-е годы общественным явлением, был у поэта обостренно личным.

Тяжелейшие испытания, выпавшие на долю российской деревни в годы коллективизации, войны, опустение сел из-за неоправданных экспериментов в 60-е годы - все эти трагедии коснулись и судьбы Рубцова с самого начала, с ранних лет, проведенных в Никольском детском доме. Трагическое ощущение истории в его стихах, возврат к прошлому, к истокам ни в коей мере не представляют собой идеализации патриархальной старины, противопоставление города и деревни. В свое время так однобоко объясняли поэзию С. Есенина, принимая за патриархальность глубокую национальную традицию постижения русского характера. Рубцов видит в современности живые черты прошлого, тревожится, что стремительное наступление цивилизации заслонило "таинственное величье" старины, но с еще более острой болью воспринимает недавние потрясения современной истории:

...Я помню, как с дальнего моря

Матроса примчал грузовик,

Как в бане повесился с горя

Какой-то пропащий мужик.

А сколько там было щемящих

Всех радостей, болей, чудес,

Лишь помнят зеленые чащи

Да темный еловый лес!

("Что вспомню я?")

Одиночество и апатия иссушали душу... Своему другу Б. Шишаеву поэт однажды сказал так: "Ты береги себя - видишь, какая злая стала жизнь, какие все равнодушные..." Черная ночь как символ горя появляется в его стихах:

В горьких невзгодах прошедшего дня

Было порой невмочь.

Только одна и утешит меня -

Ночь, черная ночь!

("Ночное")

Вообще символика горя у Рубцова более обширна, чем символика счастья. Не только образы-символы, но и эпитеты к ним - с трагической окраской: пустынный, черный, смертный, прощальный, мучительный, сиротский; могильные, кладбищенские, темные, мрачные и т. п.

Отчуждение от земли, от истории, от дома, от национальных корней, распад семей, пьянство превратило людей в сирот. Сиротство в российской жизни у Рубцова приобретает символический смысл. Его личная сиротская судьба, его трагическое восприятие жизни совпали в своих основных чертах с народным мироощущением. Оно у Рубцова выражено прежде всего в символической ситуации: мотиве сиротства.

Лирический герой Рубцова - сирота ("отца убила пуля", "шумит такая же береза над могилой матери моей"), одинокий, беззащитный в своей постоянной неустроенности, странствующий по "белу свету".

Мотивы сиротства и странничества у поэта соединяются, обогащая друг друга. И такое соединение мотивов имеет свою традицию в фольклоре. Еще с XVIII века крепостное крестьянство, доведенное до крайности помещичьим гнетом, уходило в леса, в раскол, на новые земли. Сиротство, бродяжничество не было исключительным явлением в такой среде. Народ создал целые пласты лирики разбойничьей, или удалой; бурлацкой, ямщицкой; трудовой и артельной; сочинял песни в неволе, на каторге. Стремление к свободе, выраженное в них, имело, таким образом, конкретно-социальный смысл.

Но, что знаменательно, все песни этих циклов восходят к одной: песне о сироте или "Дубровушке", в которой рассказывается о трагедии "подорожника", круглого сироты, "вскормленного Волгой-матушкой", для которого "первый товарищ - ночка темная", а "другой товарищ - добрый конь". Как это похоже на судьбу лирического героя Рубцова, чьи детские годы прошли в детдоме, где его уже тогда "оскорбляло Слово "сирота..." И в детстве, и когда он был "юным сыном морских факторий", а потом и "неведомым сыном удивительных вольных племен", он оставался по сути сыном Родины своей:

Я счастлив, родина.

Спасибо, родина.

("В лесу")

Лирический герой, как и герой народных песен о "сироте-сиротинушке", "бродит по сельским  Белым в сумраке холмам", влачится устало в пыли, "как острожник", не находя постоянного пристанища ни в Москве, ни в "печальной Вологде", чувствует себя "случайным гостем" в сибирской деревне и снова отправляется в путь по старой дороге, "по следам давно усопших душ". Причем в стихотворениях говорится не только о личной судьбе-дороге: "Идут по ней, как прежде, пилигримы..." И это - правда. В эти годы народ в поисках лучшей доли поехал в города, на стройки, на север, на юг... "Чудики" В. Шукшина, "бичи" В. Астафьева - родные братья лирическому герою Н. Рубцова. И сам поэт сказал о себе: "Вот я... - современный пилигрим, путешественник..."  Пронзительный мотив сиротского одиночества слышен в стихотворениях: "Русский огонек" ("Какая глушь! Я был один живой..."), "Осенние этюды" ("...весь на свете ужас и отрава Тебя тотчас открыто окружают, Когда увидят вдруг, что ты один") - разлившаяся вода, не сдерживаемая берегами, символизирует в этом стихотворении, согласно народной традиции, беду сиротства. В песне эта беда связывается с неумолимым роком, судьбой:

Ты скажи, скажи, моя матушка родная,

Под которой ты меня звездою породила,

Ты каким меня и счастьем наделила?

А. Потебня писал о славянских представлениях: "Очень распространено верование, что все случаи жизни, особенно брак и смерть, заранее определены решением Суда". Судьба (слова "суд" и "судьба" - однокоренные) лирического героя Рубцова незавидна так же, как и судьба беглого крестьянина - героя народных лирических песен*.

* Судьбе разбойника посвящена и "лесная сказка", а на самом деле - баллада Н. Рубцова "Разбойник Ляля".

Ведь в глазах запуганного народа он, бродяга, независимо от своего нравственного облика, - вор и разбойник. Так, в песне из сборника Чулкова (Чулков, ч. III. СПб., 1913. N 152) беглый "сирота" просит ночлега:

Темна ноченька пристигает,

Ночевать никто не пускает,

Все разбойником называют,

Все окошечки закрывают,

Все воротечки затворяют...

Герой Рубцова попадает в схожую ситуацию:

Он шел против снега во мраке,

Бездомный, голодный, больной.

Он после стучался в бараки

В какой-то деревне лесной.

Его не пустили. Тупая

Какая-то бабка в упор

Сказала, к нему подступая:

- Бродяга. Наверное, вор...

("Неизвестный")

В другом стихотворении: "Кого обидел?", в котором говорится о том, с каким подозрением смотрели старушки на одинокого человека: "Еще утащит чье добро!..", герой с болью восклицает:

О Русь! Кого я здесь обидел?

В 1971 году Т. Акимова  сделала следующий вывод: "Как видно, в конце XIX и в XX в. песня о "сироте" совершенно утратила актуальность своего содержания". Увы, если бы это было так! Весь XX век России прошел под знаком сиротства и одиночества. "В своей стране я словно иностранец", - сказал С. Есенин в начале столетия. Время Рубцова было иным, но всеобщее отчуждение осталось прежним*.

* В стихотворении "Встреча" поэт называет сиротой всю Россию.

И художественное открытие поэта заключается в том, что он сумел внести в традиционный народно-поэтический мотив сиротства новый социальный смысл.

Тоталитарная идеология отрицала и самое неразрешимое противоречие наше - трагизм смерти. Она стремилась уничтожить его "через потерю памяти смертной, через окончательное погружение человека в жизнь коллектива, вплоть до уничтожения личного сознания" (Н. Бердяев). И терзания человека, трагический ужас человеческой души перед тьмой небытия тоже стали предметом художественного осмысления в лирике Рубцова.

Он не раз ощущал дыхание приближающегося небытия. Близко, слишком близко подходил Рубцов к самому краю:

Все движется к темному устью.

Когда я очнусь на краю...

Впервые фразу о своей смерти он легкомысленно, полушутя-полусерьезно обронил еще в 1954 году в Ташкенте, когда ему было всего 18 лет:

Да, умру я! И что ж такого...

Десятилетие спустя у Рубцова вырвалось страшное предсказание:

Когда-нибудь ужасной будет ночь.

Думы о собственном конце преследовали его постоянно:

Замерзают мои георгины.

И последние ночи близки. (1967)

 

Родимая! Что еще будет

Со мною? Родная заря

Уж завтра меня не разбудит,

Играя в окне и горя. (1968)

В стихотворении "Зимняя ночь" (1969) то ли "черный человек", то ли сама смерть зовет поэта:

Кто-то стонет на темном кладбище,

Кто-то глухо стучится ко мне,

Кто-то пристально смотрит в жилище,

Показавшись в полночном окне...

Здесь все серьезно. Все дышит предвестьем небытия - не только упоминание о кладбище, не только классический символ смерти - ночь, но и указание на ее непознанность и невозможность познания:

Есть какая-то вечная тайна

В этом жалобном плаче ночном.

В "Элегии" (1970) чувствуется уже обреченность:

Отложу свою скудную пищу

И отправлюсь на вечный покой.

И, наконец, указана дата:

Я умру в крещенские морозы...

Рубцов как бы подтвердил слова Бердяева о том, что "при социалистическом строе трагизм жизни очень увеличится. Социальная борьба, отвлекающая человека от размышлений над своей судьбой и смыслом своего существования, уляжется, и человек будет поставлен перед трагизмом смерти, трагизмом любви, трагизмом конечности всего в этом мире".

Однако еще В. Белинский заметил в свое время, что "...грусть русской души имеет особый характер: русский человек не расплывается в грусти, не падает под ее томительным бременем, но упивается ее муками с полным сосредоточением всех духовных сил своих. Грусть у него не мешает ни иронии, ни сарказму, ни буйному веселию, ни разгулу молодечества. Это грусть души крепкой, мощной, несокрушимой".

Бесспорно, такими качествами обладает и поэзия Рубцова, но что ей помогает укрепить силы в бедствии народном? Поэт сам ответил на этот вопрос: "Отчизна и воля..."

Родина для Н. Рубцова - это идеал святости, т. е. идеал неизменный, нравственный и эстетический. И выражен он не в понятии только "малой родины", о котором было принято говорить до недавнего времени, а России как символа общенационального единения. Вся остальная символика его поэзии "работает" на этот центральный образ, ставший, по сути, собирательным. Так, символами Родины у Н. Рубцова являются: береза, гнездо, звезда, дом, деревня, храм. В этот перечень входит и историческая символика. И это не случайно, потому что "в истории нации, общества, класса отдельные исторические места и предметы, имевшие прямое и непосредственное отношение к великим событиям, становятся знаками, символами выдающегося значения" (И. Суханов). Такими символами выступают у поэта Москва ("лик священного Кремля") и Вологда ("Глава безмолвного Кремля...") (подчеркнуто мной.- В. Б.).

Теснейшим образом с символами Родины соединена символика растений, неба и небесных светил, животного мира, стихий света и цвета, пространств земли и воды, примет быта. И, нарастая, символизация выходит на новый, более важный уровень, где Родина предстает в трех основных значениях:

1. Родина - сон, подразумевающий запустение, застой. ("Что загрустила? Что задремала?", "Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны..." и т. д.).

2. Родина - покой, успокоение, к которому приходит и с чем связывает свою судьбу (дорогу) лирический герой ("О, вид смиренный и родной!"; "Тихая моя родина" и т. д.).

3. Родина - святыня, неповторимая и вечная ("Снег летит по всей России..."; "Но этот дух пойдет через века!" и т. д.), о сохранении ("Храни себя, храни!") и возрождении которой мечтает поэт, связывающий это возрождение с понятием свободы ("Отчизна и воля..."), воплощенной им в символах коня, просторного поля, птицы.

"Все на свете понимаю!" - с убеждением, болью и отчаянием воскликнул Рубцов в одном из своих последних стихотворений. И он, действительно, все понимал. Он знал, что его личная трагедия, одна из многих, - ничто по сравнению с главным - трагедией народной:

Все уйдем.

Но суть не в этом...

("Я люблю судьбу свою...")

Время определило значение его поэзии, народной по своей сути. В ее центре - великие противоречия нашей эпохи и прежде всего - национальная трагедия русского народа, раскол между народом и властью, властью и личностью, сиротство и трагическая судьба. Эти черты в характере народа, в русской душе и вошли в характер лирического героя Николая Рубцова. Особым смыслом наполнены сейчас слова Вл. Соловьева: "...судьба России зависит... от исхода внутренней нравственной борьбы светлого и темного начала в ней самой".