Отчизна и воля: книга о поэзии Николая Рубцова
Виктор БАРАКОВ
СЛОВО В ВЕЧНОСТИ
Тайна русской души сокрыта в национальной поэзии. "В лирике наших поэтов, - писал Н. В. Гоголь, - есть что-то такое, чего нет у поэтов других наций, именно что-то близкое к библейскому... Верховный источник лиризма - Бог", однако приходят к Нему "одни сознательно, другие бессознательно, потому что русская душа вследствие своей русской природы уже слышит это как-то сама собой, неизвестно почему".
Когда говорят о религиозных мотивах в творчестве Николая Рубцова либо какого-нибудь другого поэта советского времени, не оставляет ощущение некоторого неудобства от подобной категоричности. С одной стороны, большинство русских философов (Н. Бердяев, Л. Карсавин, Н. Лосский, В. Соловьев и другие) считали, что "основная, наиболее глубокая черта характера русского народа есть религиозность и связанное с нею искание абсолютного добра" (Н. Лосский), что "существенный момент русского духа есть религиозность, включая и воинствующий атеизм" (Л. Карсавин), с другой - тот же Г. Федотов, например, был убежден, что "настаивать на исключительной религиозности русского характера неисторично и несправедливо". Более точным, наверное, был И. Ильин: "Русский народ нуждается в покаянии и очищении... у религиозных людей - в порядке церковном (по исповеданиям), у нерелигиозных – в порядке светской литературы, достаточно искренней и глубокой". Рубцовские строки:
Перед всем
Старинным белым светом
Я клянусь:
Душа моя чиста -
Своеобразная исповедь перед лицом Бога.
Религиозный подтекст его лирики – тема отдельного разговора. Ю. Кузнецов, например, отрицает подобное у Рубцова, однако если внимательнее прочесть хотя бы "Избранное" поэта, то мы обнаружим:
Когда душе моей сойдет успокоенье
С высоких, после гроз,
Немеркнущих небес...
Взгляд блуждает по иконам...
Неужели Бога нет?..
Боюсь, что над нами
не будет возвышенной силы...
О чем писать?
На то не наша воля!
И пенья нет, но ясно слышу я
Незримых певчих пенье хоровое...
Черновики же говорят сами за себя:
Вот летят, вот летят
Возвещая нам срок увяданья
И терпения срок,
Как сказанье библейских страниц...
("Журавли", ранняя редакция)
Сколько в небе святой красоты!
("Венера", первоначальный вариант)
И вдруг явился образ предка
С холмов, забывших свой предел,
Где он с торжественностью редкой
В колокола, крестясь, гремел!
("Уединившись за оконцем...", одна из редакций)
"Все великое и священное идет изнутри - от сердечного созерцания", - писал И. Ильин. "Что-то близкое к библейскому" было не только в стихах, но и в облике Николая Рубцова, в его характере. Об этом говорят воспоминания самых разных людей:
"Коля был человеком очень чувствительной и нежной души" (Галина Матвеева); "Доброты в нем было через край, доверчивости – еще больше: простота, не знающая границ..." (Александра Меньшикова); "Николай Рубцов был добрым. Он не имел имущества. Он им всегда делился с окружающими. Деньги тоже не прятал" (Глеб Горбовский); "Денег не берег... Бессеребреник и вечный странник" (Валентин Сафонов); "В компаниях он мог быть самым разным. То центром всеобщего внимания, то глубоким и тонким собеседником, то безудержным весельчаком, то молчаливым наблюдателем, то совершенно незаметным неучастником". Он был всяким, но никогда не был ни вздорным, ни злым" (Эдуард Крылов); "Ни в одних стихах Рубцова даже тени нет озлобленности" (Виктор Астафьев); "Навязчивости в Рубцове не было никакой, пьяным за три почти года мне не довелось его видеть ни разу, и потому многое в россказнях о нем представляется досужим вымыслом" (Василий Оботуров), "После смерти стали говорить, что Рубцов пьяный писал стихи. Это клевета. Он где-то уединялся и там писал. Как-то Бог руководит" (Виктор Астафьев).
Совершенно христианское видение жизни можно обнаружить не только в программных стихотворениях Рубцова ("Философские стихи", "Старая дорога", "Русский огонек", "До конца" и другие), но и в обычных, рядовых стихах:
Я долго слушал шум завода
И понял вдруг, что счастье тут:
Россия, дети и природа,
И кропотливый сельский труд!
Сергей Багров пишет: "Часто он говорил, что хотел бы пожить на земле обыкновенным простым человеком". В рубцовской поэзии нетрудно найти подтверждение этим словам:
Вот, я думаю, стать
Волосатым
Паромщиком мне бы!
Только б это избрать,
Как другие смогли,
Много серой воды,
Много серого неба
И немного пологой
Родимой земли...
Николая Рубцова тяготила искусственность и неискренность отношений в "интеллигентской" писательской среде, он чувствовал себя гораздо уверенней в общении с людьми "из низов". Там он находил и душевное участие, и подлинное понимание смысла собственного поэтического труда. Вот что рассказывает мать писателя А. Романова, Александра Ивановна: "...он стеснительно так подвинулся по лавке в красный угол, под иконы, обогрелся чаем да едой и стал сказывать мне стихотворения. Про детство свое, когда они ребятенками малыми осиротели и ехали по Сухоне в приют; про старушку, у которой ночевал, вот, поди-ко, как у меня, про молчаливого пастушка, про журавли, про церкви наши христовые, поруганные бесами... Я вспугнуть-то его боюсь - так добро его, сердечного, слушать, а у самой в глазах – слезы, а поверх слез – Богородица в сиянье венца. Это обручальная моя икона... А Коля троеперстием-то своим так и взмахивает над столом, крестит стихотворения... Теперь уж не забыть его... Перед сном все карточки на стене посмотрел и говорит: "Родство-то у вас какое большое!" Будто бы позавидовал. "Да, - говорю, - родство было большое, да не по времени. Извелось оно да разъехалось". "Везде беда", - только и услышала в ответ...
Поутру он встал рано. Присел к печному огню да попил чаю и заторопился в Воробьево на автобус. Уж как просила подождать горячих пирогов, а он приобнял меня, поблагодарил и пошел в сумерки. Глянула в окошко- а он уж в белом поле покачивается. Божий человек..."
Иногда в литературе о поэте можно встретить и такое "мнение": мол, Н. Рубцов написал мало, его творчество изучено достаточно, сказать что-то новое о нем уже невозможно... Удивляет непонимание сути поэзии: если это поэзия, то она бесконечна, бессмертна, как Слово, и каждый человек, каждое поколение черпает вдохновение из этого океана. Завершится история, исчезнет человечество, погибнет земля, а Слово останется. В. Соловьев считал, что Слово (Логос) Божества – явный и действующий Бог. Тут он поистине "открыл Америку"; любой священник мог ему сказать, что голос совести - это голос Бога в человеческой душе.
В Евангелии от Иоанна сказано: "В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово было Бог" (Ин. 1, 1). Поразительно, насколько просто и ясно объяснена в этом единстве Бога и Слова сама природа Божества! От сотворения человека Богом ему было дано Слово, Божественное начало, и вина человека, что это богатство он рассыпал и заменил чистейшее золото фальшивыми медяками... Правда, многие считают, что к Слову мы пришли сами, в тяжком труде теряя обезьяний волосяной покров, - но это уж как кому у годно...
В 1964 году Рубцов в письме к А. Яшину признался, что в своей поэзии "предпочитал использовать слова только духовного, эмоционально-образного содержания, которые звучали до нас сотни лет и столько же будут жить после нас". А ведь религия есть "всегда то или иное самоутверждение личности в вечности" (А. Лосев) - не в земной, временной жизни, а именно в вечности! Потому "его поэзия и способна, - пишет Г. Горбовский, - не только воспитывать в человеке чувства добрые, но и формировать более сложные духовные начала".
Николай Рубцов очень рано, в четырнадцатилетнем возрасте, сделал свой выбор. Он написал в 1950 году:
Рассыпались листья по дорогам,
От лесов угрюмых падал мрак...
Спите все до утреннего срока!
Почему выходите на тракт?
Но, мечтая, видимо, о чуде,
По нему, по тракту, под дождем
Все на пристань двигаются люди
На телегах, в седлах и пешком.
А от тракта, в сторону далеко,
В лес уходит узкая тропа.
Хоть на ней бывает одиноко,
Но порой влечет меня туда.
Кто же знает, может быть, навеки
Людный тракт окутается мглой,
Как туман окутывает реки...
Я уйду тропой.
Сознательным был этот выбор или бессознательным – теперь это уже и не так важно...