«СКОЛЬКО В НЕБЕ СВЯТОЙ КРАСОТЫ!..»
В АРХИВЕ РУБЦОВА.

Мал архив Рубцова, да дорог… Рассыпаются в руках даже самых осторожных исследователей обгорелые листы бессмертных рубцовских творений, рвутся пожелтевшие странички дешевеньких блокнотов прошлого века, истлевают от времени обрывки ватмана под заголовком «график соцсоревнования», на оборотной стороне которого торопливо набрасывал бесценные строки страдавший от хронического безденежья поэт. Одно успокаивает: почерк у Рубцова ровный, разборчивый, «поставленный» учителями еще той, старой школы.

Великим тружеником был Николай Рубцов: у большинства его стихотворений – множество вариантов, самые ранние из которых – конца пятидесятых – начала шестидесятых годов. Работал он над ними в течение многих лет и поэтому редко датировал тексты, совершенно справедливо полагая, что поэт – сын вечности, однако «достояньем доцента» все-таки стал, и ученый народ, конечно же, не упускает случая лишний раз переругаться из-за какой-нибудь спорной даты.

У Рубцова, как у любого творца, были свои профессиональные тайны, свой стиль работы, и черновики красноречиво подтверждают это. Обычно он писал так назваемой “лесенкой”, и лишь потом строфы приобретали классическую форму. Постепенно, тщательно шлифовал Рубцов свои стихотворения, уничтожая надрывность и слащавую сентиментальность юношеских лет, выбрасывая наивные строки, ненужную иронию, преодолевая тютчевское, лермонтовское или есенинское влияние.

Большие усилия прилагал Рубцов, выбирая более точное, емкое, единственно верное в данном контексте слово. Кто не знает его знаменитое «В минуты музыки»?.. В раннем варианте последняя строка начиналась так:

Как будто вечен час прощальный,

Как будто годы ни при чем…

Рубцовым были исписаны горы бумаги, прежде чем она приобрела нынешний вид:

Как будто вечен час прощальный,

Как будто время ни при чем…

В минуты музыки печальной

Не говорите ни о чем.

Любимый эпитет у поэта – «печальный», и это не удивительно: в его жизни было слишком много печального, трагического. Оттого в стихотворении «Встреча» он и убрал эпитет «тревожный» к слову «сирота», он хорошо знал, что это такое:

-  Как сильно изменился ты! –

Воскликнул я. И вдруг опешил.

И стал печальней сироты…

Но я, смеясь, его утешил:

- Меняя прежние черты,

Меняя возраст, гнев и милость,

Не только я, не только ты,

А вся Россия изменилась!..

Источник многих стихотворений Рубцова – в его личной трагедии сиротства: в раннем возрасте, в годы войны, он похоронил мать, затем потерял отца и долгое время считал его погибшим и только потом узнал, что у отца – новая семья… Так и не пережил поэт следующего удара судьбы: первая любовь осталась неразделенной и, как показало время, единственной… Если не считать любви к России.

Невозможно без волнения читать строки чернового варианта стихотворения «В осеннем лесу»:

Я так люблю осенний лес,

Под ним – сияние небес.

  Что я хотел бы превратиться

Или в багряный тихий лист,

Иль в дождевой веселый свист,

Но, превратившись, возродиться

И возвратиться, чтобы мать

Я смог по-прежнему обнять,

Чтоб смог я с радостью большою

Сказать: - Я был в лесу листом!

Сказать: - Я был в лесу дождем,

Поверь же мне:

Я чист душою…

Поэт всегда помнил о своей матери, страшное впечатление его раннего детства невозможно было забыть, и он беседовал с ней в своих стихах, как с живой:

В горнице моей светло.

Это от большой звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды…

- Матушка, который час?

Что же ты уходишь прочь?

Помнишь ли, в который раз

Светит нам земная ночь?..

(«В горнице», ранняя редакция)

Рубцов безжалостно выбрасывал  эти и другие субъективные строфы, вот отрывок из варианта стихотворения «Ветер с Невы», посвященного Тае, той самой Тае, которая так и не дождалась военного моряка Коли Рубцова:

Я помню умчавший тебя

                                     вагон

И желтые стены

со всех сторон.

Я помню свою

сумасшедшую ночь

И волны, летящие мимо и прочь…

Достаточно сказать, что рубцовская «Повесть о первой любви» насчитывает шесть редакций…

Иногда приходиться сожалеть о выброшенных поэтом совсем неплохих строфах. Вот, например, строфа из первоначального варианта стихотворения «Высокий дуб, глубокая вода…» под названием «Высокие березы, глубокая вода…».

Да как не говорить,

не думать про нее,

Когда еще в младенческие годы

Навек вошло в дыхание мое

Дыханье этой северной природы!

Порой Рубцов слишком сильно «рубил» (извините за каламбур) важные части своих стихов, и из-за этого терялся их первоначальный смысл. Стихотворение «Памяти Анциферова», например, начинается как-то сразу, без предварительного вступления, и читатель чувствует какое-то смутное неудобство. А ведь все было бы иначе, если бы поэт опубликовал первую строфу. Что ему помешало или кто помешал – неизвестно:

Его поглотила земля,

Как смертного, грустно и просто.

Свела его, отдых суля,

в немую обитель погоста.

В текстах Рубцова никак не удается устранить и некоторые разночтения, поэтому возникают обычные в таких случаях, но неприятные недоразумения. Так, в стихотворении «Зимняя ночь» неизвестен «настоящий» эпитет к слову «тайна» в строчке «Есть какая-то вечная тайна…» В автографе поэта стоит: «жгучая» тайна, в сборнике стихотворений Н. Рубцова 1985 года (составитель В. Оботуров) – «вечная» тайна, в трехтомнике 2000 года – «жуткая» тайна…

Такая же проблема и с эпитетом в знаменитом стихотворении «Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны…». Спорная строчка в черновике звучит так: «Боюсь, что над нами не будет таинственной силы…», в печатных же копиях, сохранившихся в архиве, стоит: «возвышенной силы», такое же разночтение и в посмертных сборниках поэта. Кстати, первый вариант стихотворения «Я буду скакать…» начисто опровергает репутацию Рубцова как певца далекого, ушедшего времени, здесь везде, зримо и незримо, присутствует современность. Вот только три черновых строки (выделено мной – В.Б.):

Что все понимая, без грусти  п о й д е м   до могилы…

Неведомый сын  в ы м и р а ю щ и х   вольных племен…

Я буду скакать,  н е  ж а л е я   минувших времен…

Тема особого разговора – религиозный подтекст лирики Н. Рубцова. Упоминания о Боге нередки в его стихах; читал он и Библию, хранил в квартире иконы, в том числе своего небесного покровителя: святителя Николая Чудотворца. В творчестве Рубцова отразилось то переходное состояние, которое и сейчас свойственно большинству русских: тяжелое расставание с атеизмом и медленный путь через искушение язычества к Православию. Н. Рубцов и в этом опередил свое время: «Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы…».  Интересно, что на полях машинописного текста стихотворения “До конца…” неизвестный редактор поэта написал как отрезал: “Много крестов. Здесь можно обойтись без них”. В ответ Рубцов не изменил ни строчки...

В личном фонде Николая Рубцова в Государственном архиве Вологодской области сохранились также рецензии и очерки. В большинстве своем они давно опубликованы, и исследователи почтили их своим вниманием, однако никто еще не отметил само отношение поэта к этой побочной и неинтересной, на первый взгляд, работе. Рубцов никого, даже самых отъявленных графоманов, не лишал надежды, относился к подобным трудам подчеркнуто уважительно, с особенным тактом, исправлял ошибки начинающих стихотворцев, писал подробные рецензии, не жалея для этого драгоценного времени. Он щадил чувства юных. Так, в рецензии-обзоре стихотворений молодых поэтов он не называет фамилии авторов слабых творений, скрывая их следующим образом: Надежда М., Галина П., Валерий Б. и т.д. В то же время удачливых лириков «раскрывает» без всяких сомнений: Панов В., Кругликов А. … Хотя нас интересуют в этой рецензии прежде всего эстетические взгляды Николая Михайловича. Вот некоторые его отдельные замечания: «Для лирики необходимо глубокое поэтическое восприятие окружающих явлений…»; «Законы поэтического творчества …есть и они одинаковы что для А.С. Пушкина, что, скажем, для Сергея В….»; «Главное – умение создать поэтический образ. Это для начала. Потом последует нечто более сложное…». А «сложным» этим для Рубцова была прежде всего сама жизнь, самому ему приходилось не один год пробиваться сквозь кордоны безграмотных рецензентов, зачастую вариться в собственном соку, не получая поддержки, отчаиваться и вновь окрылятся надеждой… Впрочем, в поэзии Рубцов не был одинок. В литературных кругах авторитет его был истинным и значительным, он не искал себе покровителей и друзей. Они приходили сами… В записной книжке Н. Рубцова есть адреса и телефоны не только А. Яшина, А. Передреева, В. Кожинова или Ст. Куняева, в ней встречаются имена и Е. Евтушенко, Б. Слуцкого, И. Бродского. Телефон будущего нобелевского лауреата на одном из самых видных мест, а среди рубцовских бумаг – стихотворение Бродского «Слава», посвященное Евгению Рейну.

Не бросали Рубцова и его читатели. В архиве хранятся несколько писем неустановленных авторов к Николаю Михайловичу. В одном из них есть такое признание: «Спасибо Вам, мы только сейчас почувствовали себя истинно русскими людьми…».

---