Тяжело даются мне эти строчки, назначение которых — оценить повесть Л.Дербиной «О Николае Рубцове». 

И на мгновение не могу забыть, отвлечься мыслью от бесспорного: именно она, Дербина, убила Николая.

Так что же в таком случае ее повесть? Бесстрастная констатация факта? Исповедь? Покаяние? 

Ни то, ни другое, ни третье. 

Она — попытка оправдать себя, предстать перед возможным читателем человеком с чистой совестью, свалить вину за случившее на Рубцова. Дескать, сам себя подвел к неизбежности мученического конца. Убийца — всегo лишь слепое орудие рока. 

Дербина, и тут не возразишь, наделена литературным даром и хорошей памятью. Там, где она изображает бытовую сторону своих отношений с Николаем Михайловичем, где пишет о его трудном, порой несносном характере, ей можно верить.

Так что же теперь — преступать христианскую заповедь «не убий», казнить любого-всякого, чей нелегкий характер выводит нас из себя?

Странички о таинственных знамениях на стене квартиры, о грузной поступи неведомого Командора за дверью, о недобрых пророчествах старух — от лукавого. Умысел, с которым творились они, очевиден: нарисовать картину все той же неотвратимости злой судьбы, необоримости рока.

Сцена убийства и соседствующие с ней сетования на несправедливость суда омерзительны.

Сочувствия к автору повесть не вызывает, на людское прощение и даже снисхождение Дербина, по-моему, рассчитывать не вправе. Содеянного ею из памяти отечественной литературы не вычеркнуть: тяжесть преступного греха с годами не умалится, напротив, новые поколения читателей, открывая для себя Рубцова, будут судить убийцу все строже.

Так, как судим мы сегодня Дантеса и Мартынова.

И все же я — за публикацию повести в «Слове». Пусть послужит кому-то — в предостережение, иным — в назидание. Да и чью-то жажду любопытства утолит....

Рязань 17 августа 1991 г.

---