Пушкин и Дантес. Лермонтов и Мартынов. Рубцов и Дербина... Правомерен ли такой ряд? Поэты разного масштаба, но их убийцы... Впрочем, для Дербиной такое место обидно и несправедливо: она ведь еще и поэт, гражданская жена Рубцова, любившая его. Правда, в воспоминаниях говорится, что не она любила его, а он ее, причем любил страстно, исступленно, ревновал «к каждому столбу», и на этой почве возникали многочисленные конфликты. Но Дербина признается и в своем сердечном отклике: «он искал во мне сочувствия и нашел его. Рубцов стал мне самым дорогим, самым родным и близким человеком... Мне открылась страшная глубь души, мрачное величие скорби, нечеловеческая мука непрерывного непреходящего страдания. Рубцов страдал. Он был уже смертельно надломлен. Где, когда, почему и как это могло произойти?»

Прямых ответов на эти вопросы нет, убийство «смертельно надломленного человека» совершено не из милосердия, чтобы прекратить его муки, но оно совершено. Понятен интерес редакции «Слова» к воспоминаниям Л. Дербиной: она много знает о радостях и горестях нежнейшего русского лирика, она не чужда поэзии, она жаждет покаяния и потому достаточно откровенна в своих свидетельствах о совместной их жизни и творческой работе. Да и к желанию покаяться, выявить степень вины, облегчить душу современного грешника наш русский журнал относится по-христиански милосердно и уважительно. Милость к падшим — свидетельство высокой нравственности и культуры, тем более если падший искренне страдает и хочет подняться с колен

Надежды и упования редакции в общем оказались оправданными: в воспоминаниях Л. Дербиной воскрешено много ценных деталей и достоверных фактов из жизни Рубцова, четко проглядывают определяющие черты его характера, слышатся живые интонации его разговорной речи. Все это так. Я знал Николая Рубцова по совместной учебе в Литературном институте, по общежитию при этом институте, встречался не раз и не два позже — да, наверное, бывал он и такой, каким его показывает Л. Дербина, бывал. Но это ведь только Рубцов в быту, в домашних отношениях, в многочислен ных сценах выпивок, размолвок и ссор — не поэт Николай Рубцов, а выпивоха Рубцов, пошлый ревнивец, неуравновешенный и подозрительный. Его объяснения в любви сменяются насмешками и издевательствами над любимой женщиной, это повторяется многократно, она не выдерживает, и вот вам трагический финал. Другого Рубцова, вдохновенного поэта, незлобивого и снисходительного к жизни странника, морехода, детдомовца, лишенного уюта и покоя семьи и родительской ласки с раннего детства, бессребренника, читатель воспоминаний до поры до времени не знает. Об этом мемуаристка предпочитает пока не говорить. Воспоминания построены так, что к последнему дню Рубцова показан больше его негатив, и поэтому гибель поэта воспринимаешь в общем как закономерную развязку, даже сочувствуешь убийце, когда она потерянно идет в милицию, потом находится под следствием, затем на долгие годы оказывается в тюрьме. Она ведь переживает серьезные лишения, она разлучена с малолетней дочерью, она испытывает тяжелые нравственные муки. И вот уже потом, в конце голосом Рубцова подробно рассказывает о его несчастливой судьбе, неприкаянности, доброте к лю дям и к миру, и мы наконец-то видим, какой это был прекрасный поэт, какой безразмерно великодушный человек. И опять читателю, который уже свыкся с потерей Рубцова, впору слезно благодарить его убийцу Дербину за то, что она не только в своей душе сберегла облик русского поэта, но вот бережно донесла его до нас и сейчас печалится, сожалеет о своей гордыне, о том, что прежде не было в ее душе Бога, и что поэтому не хватило ей в критический момент милосердия простить любящего Рубцова, хотя последние его слова были именно о прощении и любви.

Напрасные слова. Скоро минет двадцать три года, как нет его на этом свете, не слышим мы его звонкого смеха, не видим блестящих приветливых глаз, не читаем новых его стихов, обычно таких сердечных и неповторимых.

В своих воспоминаниях Людмила Дербина как бы говорит, что вот, мол, я тоже настоящий поэт, а Рубцов меня не то чтобы не ценил (приводится его положительная рецензия на сборник ее стихов), но ценил мало, недодавал по таланту и вел себя несоответственно.

Не здесь ли истоки гордыни, о которой она откровенно говорит? Вероятно, здесь. А к ним прибавилось сознание своего физического превосходства, своей привлекательности — не зря же он так горячо ее любил, такой-то маленький, щупленький, лысый. И вот этот щупленький и лысый пьяница не только пишет прекрасные стихи, но посмел полюбить ее, такую хорошую и талантливую, и позволял себе разные вольности! Ведь свои-то стихи она приводит с серьезной целью, а любовь его называет погибельной для себя западней. «Я знала: ты любишь меня и силой возьмешь мою душу, что это и есть западня и то, что ее я разрушу? Лишь где-то в крещенские дни запели прощальные хоры, и я у своей западни смела все замки и затворы».

Вот так в стихах — не его уничтожа ла, а себя освобождала из западни. Нет тут преступления, нет греха. Да и воспоминания проникнуты любовью к себе, а потом уж рядом встает и он, Рубцов, поскольку жизнь-то вce-таки была связана с ним. И лишь с годами пришло запоздавшее прозрение, осоз нание своей большой вины перед ним, осознание того, что он большой русский поэт. Но вот гордыня, грех которой Дербина относит к своему про шлому, кажется, осталась. Иначе не написались бы и стихи о западне и такие строки воспоминаний: «Ничтожен суд людской, но благодарен, животворящ и бесконечно облегчающий суд Божий». (Будто он уж состоялся и она о том знает.) В самом конце воспомина ний — похожее: «То, что случилось с нами, касается только нас двоих. Никто из смертных, кроме меня самой, не повинен в смерти Николая Рубцова. И никто из смертных не может быть нашим судьей». 

Странная логика. Лишила человека жизни, а вот же неподсудна людям, на то, мол, есть Бог, он распоряжался нашими жизнями и всеми делами, словами и помышлениями. То есть гибель поэта была предопределена. Людмила Дербина стала лишь орудием высших сил.

За что же наказан Рубцов? За свой талант, доброту, за бедную скитальчес кую жизнь? За любовь к многострадальной нашей России? За горячую любовь к своей будущей убийце? И зачем тогда пространные ее воспоминания, для кого, если никто из смертных не может быть нашим судьей? Нашим! То есть Дербиной и Рубцова. Убийцы и жертвы. Оба, де, виноваты.

Виноваты-то виноваты, да по-разному. И если никто из смертных в таких делах не может быть судьей, как же Дербина посмела приговорить Рубцова к высшей мере наказания и привела приговор в исполнение? Да, во многом это было сделано неосознанно, интуитивно, чтобы спасти себя из «западни» (надо же любовь так назвать!), но сделано же.

Нет, и в грехах своих нельзя уповать только на Бога. Мы, творцы суетной земной юдоли, за все свои деяния и помышления ответственны и на земле, мы живем среди людей, мы все уходим в ее прошлое, и от праведности и греховности нашей зависит будущее земли, жизнь других людей. И если мы верим в Бога, мы не можем, не имеем права распоряжаться тем, что нам не принадлежит. И нам, людям, читателям, Николая Рубцова до сих пор не хватает. Нам многих безвременно ушедших не хватает на сиротеющей русской земле. Время множит эти потери, но ничему нас не учит. В этом все дело. 

Москва 27 сентября 1993 г

---

Публикуется по журналу "Слово" (1995, №11/12)