Мир, в капле явленный
Василий ОБОТУРОВ
Творческий портрет
Служенье муз не терпит суеты;
Прекрасное должно быть величаво...
(А. С. Пушкин).
Мир поэзии Николая Рубцова неярок, светел, холодноват и чуть призрачен, тою зыбкостью, какою отличаются ведренные осенние дни. Стихи его стоят особняком в нашей поэзии, хотя бы уже потому, что в них редки внешние приметы сегодняшнего. Они почти начисто лишены повествовательного элемента, в них господствует стихия лирики. За строчками стихов Н. Рубцова открывается мир, не срисованный с натуры, а пропущенный сквозь сердце, преображенный мыслью и эмоциональным складом самого поэта.
Конечно, не надо полагать, что живет поэт в своих видениях где-то вне мира сего. «Детство», «Родная деревня», «Я весь в мазуте, весь в тавоте...» и некоторые другие стихотворения открывают моменты биографии Н. Рубцова. Он открыто говорит о своих привязанностях. Ивы, река, соловьи, деревянная школа — все, с чем ассоциируется понятие «родина», — дорого для пего само по себе и, наверное, особенно потому, как грустно Замечает поэт, что «мать моя здесь похоронена в детские годы мои...». Потому не декларацией, а поэтическою истиной принимаются его слова:
С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.
О своей привязанности к родине говорит поэт простыми непритязательными словами. Он немногословен. Хотя его и радуют перемены, он их только отмечает: «теперь в полях везде машины и не видать худых кобыл», «идут, идут обозы в город по всем дорогам без конца» и т. п. Ему весело «общественный вопрос решить с утра в толпящемся народе», но он не станет описывать, как это происходит. Н. Рубцову важно понять самое душу трудового человека России, душу России. И это ему удается по-своему.
Собственный голос поэта почувствуешь, услышишь в каждом почти его стихотворении. Вот одно из них—«Жар-птица»,—в нем открываются многие стороны индивидуальности Рубцова-поэта.
Николай Рубцов не делает тайны из своей поэтической работы, но будто и не знает никаких тайн. Просто все кругом полно для него значения, а он должен только понять, проникнуть в существо жизни своим духовным зрением. Кажется, поэт вовсе и не заботится о стройности и завершенности своих созданий, а пишет — «как бог на душу положит».
Вот взгляд поэта остро выделил картину: задремавшее стадо среди семейства берез на холме за рекой, тут же пастух. наблюдающий «игру листопада», который «лениво сидит и болтает ногой», — все это четко, строго, без излишней детализации. Далее картина композиционно уточняется: вписывается «маленький домик в багряном лесу», определяется перспектива — «а дальше, за лесом, большая деревня» — и—в беспредельность:
Деревни, деревни вдали
на холмах,
Меж ними село
с колокольнею древней.
Обычный для Н. Рубцова нерасчлененный образ Руси, трогательный в своей немногословности. Может быть, вот эта сдержанность и позволяет поэту легко, незаметно перейти от рисунка к раздумью по его поводу. Мысли его неторопливы и неназойливы. «За всех говорить не берусь», — замечает поэт и все-таки убежденно утверждает: «В деревне виднее природа и люди». Более того:
Виднее над полем
при звездном салюте,
На чем поднималась
великая Русь.
Чтобы это почувствовать, не нужно домыслов—просто надо видеть мир доброжелательным взглядом, так, как его видит сам Рубцов:
Галопом колхозник погнал лошадей,
А мне уж мерещится
русская удаль,
И манят меня огоньками уюта
Жилища, мерещится,
лучших людей.
Поэт — человек много поездивший, многое повидавший и передумавший — «и все же, и все же домой воротился». Об этом говорит Николай Рубцов в нескольких строчках, но связанных, казалось бы, с предыдущими, которые тоже, на первый взгляд, слабо весьма сцеплены. Но есть жесткая художественная логика в стихотворении. Поэт улавливает душевные движения, которые владели им в то время. Но надо полагать, что все подряд,—совершался какой-то отбор во имя основной цели, может быть, смутно захватившей поэта.
Перебирая впечатления, Николай Рубцов приходит к мысли, подсказанной опытом, что главное нечто в жизни — здесь, дома. Но мысль еще неясная, неоформившаяся... А затем стихийно, без перехода возникает разговор со стариком-пастухом: «Старик! А давно ли ты ходишь за стадом?» Воспринимается это не как начало, но как продолжение разговора. Так могут вступить в беседу люди давно знакомые, судя же по вопросу — собеседники не знакомы. Просто это люди одного корня, духовно близкие друг другу и чувствующие эту близость. Потому доверительно говорят они сразу о самом существенном, самом главном: о том, как идут годы, как жить человеку на этой трудной земле.
— Так что же нам делать?
Узнать интересно...
— А ты,—говорит,—полюби
и жалей,
И помни хотя бы родную окрестность,
Вот этот десяток холмов и полей...
— Ну, ладно! Я рыжиков вам принесу...
Теперь понимаешь, что ответ старика и есть то главное, ради чего стихотворение написалось. Становится ясно, что нет здесь ни одной лишней строки и что, к слову, странно было бы, не заговори со стариком поэт, помотавшийся по миру и не обретший смысла бытия в шумной суете торопливого века.
Нравственный, душевный опыт трудового человека более всего интересует Николая Рубцова. Уважение к этому опыту—в любом штрихе. Даже в переходе от обращения «ты» («давно ли ты ходишь за стадом»), сказанного доверительно, запросто, к «вы» («я рыжиков вам принесу»), в котором доверительность сохраняется, но подчеркнуто почтение.
И ответ поэта, если его расценивать логически, наивен и случаен. Но в том и дело, что мы наблюдаем рождение мысли художественной. Ну посудите, что можно сказать: согласиться напыщенным и безразличным — да, мол, старик, золотые ты слова творишь... Слова, любые в таком случае, будут просто болтовней.
Поэт старикову мысль понял глубоко и по существу. В наивной конкретности его реакции — убедительность, а внешняя содержательность вовсе и не важна. Поэт не суесловит — это чрезвычайно важно. Ведь старик неотделим от мира, так любимого поэтом. Вспомните начало стихотворения и попробуйте представить поэтический рисунок без пастуха — неполнота, незавершенность будут очевидны. Голос старого пастуха—голос этого мира, и он внятен поэту, который сам делится усвоенными там нравственными ценностями.
Стихотворение оставляет впечатление светлой прозрачности, умиротворенной тихой радости, оттененной «бывшей печалью». Живет в нем чувство духовной высоты. В сдержанности и достоинстве, с какими ведется беседа, в искренности интонации и точности поэтического видения. Радует взыскательная скупость изобразительных средств, когда выверено каждое слово. Отмечу, хотя бы, «игру листопада» —там, где только «семейство берез» и «прекрасная глушь листопада»—в «багряном лесу», — насколько меняется картина только из-за одного слова!
Правомерно ли так подробно говорить об одном стихотворении? Да, поскольку в «Жар-птице» отчетливо проявились пусть не все особенности поэзии Н. Рубцова, но всей присущие. Это — обязательно в творчестве любого самобытного поэта.
В «Жар-птице», как во всем, что пишет Николай Рубцов, нет ни тени нарочитости, «сделанности». Его стихи всегда безыскусны в своей простоте. Их настроение и интонация — естественны, как дыхание, как все, что ни есть в природе, — потому что талант природен.
Правомерно рождаются в общем-то необычные для нашей современной поэзии строки в стихотворении «Стихи»:
...утром солнышко взойдет,—
Кто может средство
отыскать,
Чтоб задержать его восход,
Остановить его закат?..
Вот так поэзия,— она
Звенит — ее не остановишь!
А замолчит — напрасно
стонешь!
Она незрима и вольна,
Прославит нас или унизит,
Но все равно возьмет свое,
И не она от нас зависит,
А мы зависим от нее.
Простота подлинного и естественность даются нелегко, а достигаются на пути преданного до конца служения — не форме, моде или успеху! — но самой поэзии.
Источник: газета "Красный Север", 14.10.1970 г.