Мир, в капле явленный

Василий ОБОТУРОВ

Творческий портрет

Служенье муз не терпит суеты;

Прекрасное должно быть величаво...

                                  (А. С. Пушкин).

Мир поэзии Николая Рубцова неярок, светел, холодноват и чуть призрачен, тою зыбкостью, какою отличаются ведренные осенние дни. Стихи его стоят особняком в нашей по­эзии, хотя бы уже потому, что в них редки внешние приметы сегодняшнего. Они почти на­чисто лишены повествователь­ного элемента, в них господ­ствует стихия лирики. За строчками стихов Н. Рубцова открывается мир, не срисован­ный с натуры, а пропущен­ный сквозь сердце, преобра­женный мыслью и эмоцио­нальным складом самого по­эта.

Конечно, не надо полагать, что живет поэт в своих виде­ниях где-то вне мира сего. «Детство», «Родная деревня», «Я весь в мазуте, весь в таво­те...» и некоторые другие сти­хотворения открывают момен­ты биографии Н. Рубцова. Он открыто говорит о своих при­вязанностях. Ивы, река, со­ловьи, деревянная школа — все, с чем ассоциируется по­нятие «родина», — дорого для пего само по себе и, наверное, особенно потому, как грустно Замечает поэт, что «мать моя здесь похоронена в детские го­ды мои...». Потому не декла­рацией, а поэтическою исти­ной принимаются его слова:

С каждой избою и тучею,

С громом, готовым упасть,

Чувствую самую жгучую,

Самую смертную связь.

О своей привязанности к родине говорит поэт простыми непритязательными словами. Он немногословен. Хотя его и радуют перемены, он их толь­ко отмечает: «теперь в полях везде машины и не видать худых кобыл», «идут, идут обозы в город по всем доро­гам без конца» и т. п. Ему весело «общественный вопрос решить с утра в толпящемся народе», но он не станет опи­сывать, как это происходит. Н. Рубцову важно понять са­мое душу трудового человека России, душу России. И это ему удается по-своему.

Собственный голос поэта почувствуешь, услышишь в каждом почти его стихотворе­нии. Вот одно из них—«Жар-птица»,—в нем открываются многие стороны индивидуальности Рубцова-поэта.

Николай Рубцов не делает тайны из своей поэтической работы, но будто и не знает никаких тайн. Просто все кругом полно для него значе­ния, а он должен только по­нять, проникнуть в существо жизни своим духовным зрени­ем. Кажется, поэт вовсе и не заботится о стройности и за­вершенности своих созданий, а пишет — «как бог на душу положит».

Вот взгляд поэта остро вы­делил картину: задремавшее стадо среди семейства берез на холме за рекой, тут же па­стух. наблюдающий «игру ли­стопада», который «лениво си­дит и болтает ногой», — все это четко, строго, без излиш­ней детализации. Далее кар­тина композиционно уточняет­ся: вписывается «маленький домик в багряном лесу», опре­деляется перспектива — «а дальше, за лесом, большая деревня» — и—в беспредель­ность:

Деревни, деревни вдали

                                     на холмах,

Меж ними село

                  с колокольнею древней.

Обычный для Н. Рубцова нерасчлененный образ Руси, трогательный в своей немного­словности. Может быть, вот эта сдержанность и позволяет поэту легко, незаметно перей­ти от рисунка к раздумью по его поводу. Мысли его нето­ропливы и неназойливы. «За всех говорить не берусь», — замечает поэт и все-таки убежденно утверждает: «В де­ревне виднее природа и лю­ди». Более того:

Виднее над полем

              при звездном салюте,

На чем поднималась

                             великая Русь.

Чтобы это почувствовать, не нужно домыслов—просто надо видеть мир доброжела­тельным взглядом, так, как его видит сам Рубцов:

Галопом колхозник погнал лошадей,

А мне уж мерещится

                                русская удаль,

И манят меня огоньками уюта

Жилища, мерещится,

                                 лучших людей.

Поэт — человек много по­ездивший, многое повидавший и передумавший — «и все же, и все же домой воротился». Об этом говорит Николай Руб­цов в нескольких строчках, но связанных, казалось бы, с предыдущими, которые тоже, на первый взгляд, слабо весь­ма сцеплены. Но есть жест­кая художественная логика в стихотворении. Поэт улавли­вает душевные движения, ко­торые владели им в то время. Но надо полагать, что все под­ряд,—совершался какой-то от­бор во имя основной цели, может быть, смутно захватив­шей поэта.

Перебирая впечатления, Ни­колай Рубцов приходит к мыс­ли, подсказанной опытом, что главное нечто в жизни — здесь, дома. Но мысль еще не­ясная, неоформившаяся... А затем стихийно, без перехода возникает разговор со стариком-пастухом: «Старик! А давно ли ты ходишь за ста­дом?» Воспринимается это не как начало, но как продолже­ние разговора. Так могут всту­пить в беседу люди давно зна­комые, судя же по вопросу — собеседники не знакомы. Про­сто это люди одного корня, духовно близкие друг другу и чувствующие эту близость. Потому доверительно говорят они сразу о самом суще­ственном, самом главном: о том, как идут годы, как жить человеку на этой трудной земле.

— Так что же нам делать?

Узнать интересно...

— А ты,—говорит,—полюби

                                          и жалей,

И помни хотя бы родную окрестность,

Вот этот десяток холмов и полей...

— Ну, ладно! Я рыжиков вам принесу...

Теперь понимаешь, что от­вет старика и есть то главное, ради чего стихотворение напи­салось. Становится ясно, что нет здесь ни одной лишней строки и что, к слову, стран­но было бы, не заговори со стариком поэт, помотавшийся по миру и не обретший смыс­ла бытия в шумной суете то­ропливого века.

Нравственный, душевный опыт трудового человека бо­лее всего интересует Николая Рубцова. Уважение к этому опыту—в любом штрихе. Да­же в переходе от обращения «ты» («давно ли ты ходишь за стадом»), сказанного дове­рительно, запросто, к «вы» («я рыжиков вам принесу»), в котором доверительность сохраняется, но подчеркнуто почтение.

И ответ поэта, если его расценивать логически, наивен и случаен. Но в том и дело, что мы наблюдаем рож­дение мысли художественной. Ну посудите, что можно ска­зать: согласиться напыщенным и безразличным — да, мол, старик, золотые ты сло­ва творишь... Слова, любые в таком случае, будут просто болтовней.

Поэт старикову мысль по­нял глубоко и по существу. В наивной конкретности его ре­акции — убедительность, а внешняя содержательность вовсе и не важна. Поэт не суесловит — это чрезвычайно важно. Ведь старик неотделим от мира, так любимого поэтом. Вспомните начало стихотво­рения и попробуйте предста­вить поэтический рисунок без пастуха — неполнота, неза­вершенность будут очевидны. Голос старого пастуха—голос этого мира, и он внятен поэту, который сам делится усвоен­ными там нравственными цен­ностями.

Стихотворение оставляет впе­чатление светлой прозрач­ности, умиротворенной тихой радости, оттененной «бывшей печалью». Живет в нем чув­ство духовной высоты. В сдер­жанности и достоинстве, с ка­кими ведется беседа, в искрен­ности интонации и точности поэтического видения. Радует взыскательная скупость изоб­разительных средств, когда выверено каждое слово. Отме­чу, хотя бы, «игру листопада» —там, где только «семейство берез» и «прекрасная глушь листопада»—в «багряном ле­су», — насколько меняется картина только из-за одного слова!

Правомерно ли так подроб­но говорить об одном стихо­творении? Да, поскольку в «Жар-птице» отчетливо про­явились пусть не все особен­ности поэзии Н. Рубцова, но всей присущие. Это — обяза­тельно в творчестве любого самобытного поэта.

В «Жар-птице», как во всем, что пишет Николай Рубцов, нет ни тени нарочитости, «сделанности». Его стихи всег­да безыскусны в своей про­стоте. Их настроение и инто­нация — естественны, как ды­хание, как все, что ни есть в природе, — потому что талант природен.

Правомерно рождаются в общем-то необычные для на­шей современной поэзии стро­ки в стихотворении «Стихи»:

...утром солнышко взойдет,—

Кто может средство

                               отыскать,

Чтоб задержать его восход,

Остановить его закат?..

Вот так поэзия,— она

Звенит — ее не остановишь!

А замолчит — напрасно

                                    стонешь!

Она незрима и вольна,

Прославит нас или унизит,

Но все равно возьмет свое,

И не она от нас зависит,

А мы зависим от нее.

Простота подлинного и есте­ственность даются нелегко, а достигаются на пути предан­ного до конца служения — не форме, моде или успеху! — но самой поэзии.


Источник: газета "Красный Север", 14.10.1970 г.