ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Жанрово-стилевое своеобразие стихов

Целостность художественного мира поэзии Рубцова обнаруживается и в системе ее жанров, которая обусловлена проблемно-тематическим и образно-эмоциональным содержанием его лирических переживаний. Исследователи не раз писали об элегическом характере творчества поэта. Однако это никак не сводится к выявлению лишь одной его черты и тональности, что обедняло бы представление о направленности, путях и результатах художнического поиска, реализованного во многих разновидностях лирических жанров и форм.

Следует подчеркнуть жанровое многообразие лирики Рубцова, в которой, помимо произведений преобладающей элегической тональности (а в трех стихотворениях это обозначение вынесено автором в само название: "Дорожная элегия" и др.), мы встречаем, к примеру, целый ряд стихотворений, отнесенных им к песенному жанру ("Зимняя песня", "Прощальная песня", "Осенняя песня" и др.), а также поименованные как "Осенние этюды", "Вологодский пейзаж", "Письмо", "Посвящение другу". Встречаются произведения балладного ("Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны..."), одического ("О Московском Кремле"), медитативно-философического ("Философские стихи") характера, своеобразные мини-циклы, состоящие из двух-трех и более стихотворений, стихотворные миниатюры для детей ("Ворона", "Ласточка", "Воробей", "Медведь").

В целом жанровый диапазон рубцовской лирики весьма широк — от грустно-иронического цикла "Из восьмистиший", включающего семь лирических миниатюр, до написанной им, по свидетельству В. Оботурова, осенью 1968 годов, поэмы-сказки балладного характера "Разбойник Ляля".

Вопровы межжанровых взаимодействий в творчестве Рубцова не раз привлекали внимание исследователей. Этой проблеме посвящена работа К.А. Шиловой. Думается, что при всех предпочтениях, оказываемых пишущими о Рубцове тому или иному жанру его поэзии, постановке на первый план элегии или песни, суть дела прежде всего в том, чтобы путем конкретного анализа отдельных стихотворений выявить их художественную специфику и своеобразие.

Относительно же мысли о преобладании в творчестве Рубцова элегического начала следует сказать, что оно несомненно, однако с необходимой поправкой на особый, трагедийный характер его элегической лирики, включающей и развивающей не только мотивы светлой грусти и печали, но и вселенской, экзистенциальной тоски и ужаса (ср. повторяющийся у него образный мотив: "Весь ужас ночи / Прямо за окошком..."; "Весь ужас ночи за окном..."; "Когда-нибудь ужасной будет ночь").

Элегия — один из традиционных жанров, имеющий многовековую историю. В лирических и лирико-философских стихах такого плана движение чувства-переживания реализуется во всей сложности и драматизме, трагической противоречивости. В них возникают определенный эмоционально-семантический ореол, особая образная символика (мотивы смены времен года: осени и зимы, тепла и холода, света и тьмы), ритмико-интонационная, мелодическая музыкальность стиха (своеобразная внутренняя гармония, повторы, анафоры, созвучия).

В стихах Рубцова развиваются традиционные для элегической поэзии (ср. "Вечер" и "Воспоминание" В. Жуковского, "Гляжу на будущность с боязнью...", "И скушно и грустно" М. Лермонтова, "Бессонница", "Тени сизые смесились..." Ф. Тютчева) мотивы: одиночество, разочарование, страдание, скорбь, чувство боли и горечи от понесенных утрат. И как это не раз бывало у поэтов-классиков, грустные ноты, ощущение тоски и боли сменяются у него чувством просветления, обновления души, торжества вечной, неумирающей жизни (ср. у Пушкина: "Мне грустно и легко: печаль моя светла...").

И все же для Рубцова, как и для Есенина, на первом плане чаще оказывались мотивы осеннего увядания, угасания и мрака (закат, сумерки, ночь), образы дремоты и сна, мотивы прощания с жизнью и связанных с ним похорон, кладбища, могилы... Все это можно подтвердить множеством примеров из его стихотворений. Ограничимся лишь одним, связанным с образным мотивом ночи, отразившимся и в самих названиях стихов, особенно середины и второй половины 60-х годов.

"Зимняя ночь"

В одном из стихотворений начальной, во многом романтической поры — "Деревенские ночи" (1953) — все же преобладает светлое, жизнеутверждающее начало. Внимание лирического героя "в сумерках полей" привлекает прежде всего "ранних звезд мерцание", о себе он говорит: "выбегу из мрака я..." Но к этому мы еще вернемся. Те же мотивы света, преодолевающего тьму, характерны и для написанного десятью годами позже стихотворения "В звездную ночь" (1963), представляющего собой первоначальный вариант более позднего — "В горнице" (1966). И здесь общее настроение определяется строкой: "Светит нам земная ночь..." Одинаково и начало этих стихотворений:

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды...

Первый вариант состоял из пяти строф, в окончательный попали только две из них, а остальные были сокращены автором, хотя именно в них прояснялась ситуация сновидения, разговора с давно умершей матерью (" — Матушка, — который час? / Что же ты уходишь прочь?"), само настойчивое упоминание о сне возникало троекратным повтором в заключительной строфе: "Сон, сон, сон / Тихо затуманит все".

Работая над стихотворением, Рубцов написал две новые строфы, текст получил особую художественную цельность и завершенность. В своеобразном, складывающемся как бы на наших глазах жанре "видения" совершенно реальные детали и явления ("ночная звезда", "красные цветы", "лодка на речной мели", "ивы кружевная тень") приобретают обобщенно-символическое значение, становятся емкими образами, вбирающими давний, изначальный, народно-поэтический смысл и содержание и одновременно — глубоко личностными, несущими отпечаток души поэта, индивидуальную мету его самобытного художественного мира.

Пространство и время этого поэтического мира не ограничиваются понятиями "здесь и сейчас". Оно протянулось от горницы до ночной звезды, включает категории памяти и судьбы, прошлого и будущего. Не случайно в финале возникает мотив напряженного и хлопотливого завтрашнего дня, который придет на смену ночи с ее тревожными, бередящими душу воспоминаниями:

Будут поливать цветы,
Думать о своей судьбе,
Буду до ночной звезды
Лодку мастерить себе...

В свою очередь "Ночь на перевозе" (1964—1966) пронизана образными мотивами поздней осени, первых заморозков, "безлюдья и мрака" ("И болотная пленка воды / Замерзает при звездном свете"; "Мне мерещится в темных волнах / Затонувший какой-то флот"; "Выйдет бакенщик-великан / И во мгле / промелькнет / на лодке..."). Образы тьмы и беспросветного одиночества определяют эмоциональную атмосферу стихотворения "Полночное пенье" (1966), начинающегося строкой: "Когда за окном / потемнело..."

И если "Ночь на родине" (1967) открывается картиной безмятежной тишины и покоя ("Высокий, дуб. Глубокая вода. / Спокойные кругом ложатся тени") и завершается пушкинским мотивом, когда душой поэта "овладевает светлая печаль", то в написанном в том же году стихотворении "Последняя ночь", где речь идет о трагической гибели Дмитрия Кедрина, перед читателем уже с первых строк встает "целый мир / зловещ и ветрен", а человек-поэт оказывается в нем "один в осенней мгле..."

Наконец, в 1969 году Рубцов пишет сразу три стихотворения, в названиях которых звучит этот преследующий его мотив: "Наступление ночи", "Ночное ощущение", "Зимняя ночь". В первом из них сама смена времени суток, картина вечерней зари перетекает в сферу лирических переживаний и образов, связанных с гибелью, концом, умиранием:

Когда заря
Смеркается и брезжит,
Как будто тонет
В омутной ночи
И в гробовом
Затишье побережий
Скользят ее
Последние лучи...

И отсюда — встающий "как будто... вдруг из-под земли" — "весь ужас ночи", ассоциирующийся со смертью. А дальше эта неутихающая тревога поэта, которая охватывает его "В час перед набегом / Кромешной тьмы / Без жизни и следа", — приобретает поистине вселенский, космический масштаб, наводя на мысль о конце мира. И вновь пейзажная зарисовка приобретает апокалиптический характер:

... Как будто солнце
Красное над снегом,
Огромное,
Погасло навсегда...

Это "Ночное ощущение", постоянно сопровождающее поэта, непосредственно воплотилось в следующем стихотворении — в самом его названии и всей художественной структуре — от развернутой цепочки мыслей-переживаний, образных ассоциаций до тревожных вопросов, задаваемых самому себе и связанных с надеждой все же преодолеть эту экзистенциальную тоску и "ужас ночи": "Когда стою во мгле, / Душе покоя нет, — / И омуты страшней, / И резче дух болотный..."; "И гор передо мной / Вдруг возникает цепь, / Как сумрачная цепь / Загадок и вопросов..."; "Зачем стою во мгле? / Зачем не сплю в постели? / Скорее спать! / Ночами надо спать!"

В последнем из названных стихотворений — "Зимняя ночь" — образы тьмы и холода, мрака, бурана, метели уже абсолютно доминируют, более того, они олицетворяются в жутких ночных видениях, предвещающих гибель. Известно, что в фольклоре подобная "ночная" символика чаще всего связана с оживающими в эту пору темными, зловещими силами, нередко с мотивами угрозы, несчастья, приближения смерти.

Кто-то стонет на темном кладбище,
Кто-то глухо стучится ко мне,
Кто-то пристально смотрит в жилище,
Показавшись в полночном окне.

И если в процитированной начальной строфе звуко-зрительные образы еще несут оттенок неопределенности и как бы случайности ("Кто-то глухо стучится", "показавшись"), то в финале стихотворения, построенного по принципу кольцевой композиции ощущение "жуткой тайны" и всеобщей, не только собственной, обреченности, неизбежности гибели, отсутствия надежд на спасение становится как бы всеобъемлющим, захватывая ночное пространство и время целиком, без остатка:

Кто-то стонет всю ночь на кладбище,
Кто-то гибнет в буране — невмочь,
И мерещится мне, что в жилище
Кто-то пристально смотрит всю ночь...

стр.7