С 1955-го года по 1959-й год Николай Рубцов служил матросом дальномерщиком на Северном Флоте на эсминце «Острый» (построенном в октябре 1950 года), то есть на боевом корабле 30-бис проекта. Скорость хода этих паротурбинных кораблей, построенных в Ленинграде и в Северодвинске, достигала до 35 узлов, водоизмещение было до 3000 тонн, а экипаж – более 250 человек… Впрочем к поэзии всё это имеет косвенное отношение. Служба в Военно-Морском флоте в те годы была одновременно и почётна, и тяжела.

Именно в период срочной службы на флоте, на корабле, в среде товарищей-одногодков, съехавшихся на службу со всех концов страны, происходило становление Николая Рубцова - как человека и как поэта. В те времена над миром нависла очередная угроза начала Мировой войны – Израиль, Англия и Франция развязали войну против Египта. И молодой матрос Н.Рубцов написал заявление с просьбой отправить его в Египет в составе интернациональной бригады…

Сослуживец Рубцова В.Сафонов вспоминает, что, когда он спросил о результатах рассмотрения этой просьбы, в ответ услышал от Николая: «… - Толку не вышло… Вызвал «святой отец» и прочитал «проповедь». Тем и кончилось!

«Святой отец», так называли заместителя корабля по политчасти, вызвал и меня. По такому точно поводу. И сказал, что кандидату в партию, молодому коммунисту, надлежит удерживать матросов от искренних, но неумеренных порывов…». (С исчезновением СССР и КПСС в войсковых частях исчезли и должности «замполитов», теперь их заменяют офицеры, заместители командиров по «воспитательной работе», привлечены бывают к этой работе и работники церкви. В.Т.)

Среди моряков-североморцев было много молодых начинающих поэтов. 28 июня 1957 года при газете «На страже Заполярья» было организовано литературное объединение (ЛИТО). Под двадцать восьмым номером в списке ЛИТО значился Николай Рубцов. Стихи его напечатали в газете не сразу по странной причине - в редакции газеты засомневались, что простой матрос может так неплохо написать. И в первый номер альманаха ЛИТО стихи Николая не попали, зато уже во втором номере Николай Рубцов был представлен вполне хорошо. Сафонов вспоминает: «…Нужно сказать, что у нас, литобъединенцев служба и творчество шли, говоря по-флотски, параллельными курсами. Нас никто не освобождал от вахт, от выходов в море, от исполнения нелёгких моряцких обязанностей. Более того, участвовать в работе литературного объединения имели право только отличники боевой и политической подготовки, и «добро» на такое участие давалось в каждом случае командиром части или корабля. В то же самое время Политуправление Флота и редакция газеты постоянно привлекали нас к выпуску тематических и литературных страниц, поручали нам подготовку различных листовок и агитплакатов. Очень часто выступали мы в подразделениях, на кораблях, в матросских клубах, в Домах Офицеров и даже на «голубом экране» - из студии только что народившегося в Мурманске телевидения…».

Далее приведены воспоминания о том, как удивились в ЛИТО моряки-поэты, когда Рубцов во время, отведённое на чтение юмористических пародий и эпиграмм, прочитал им внезапно такие печальные и пессимистические строки:

…Память отбивается от рук,
Молодость уходит из-под ног,
Солнышко описывает круг -
Жизненный отсчитывает срок…

Но зря удивлялись «ЛИТОвцы»: Рубцов успел много повидать в жизни! До службы на боевом корабле КСФ он уже прошёл жизненную школу сиротства, детдомовских лет, попыток поступления в мореходную школу в Риге, работы «избачом» в избе-читальне, кочегаром на рыболовном траулере и разнорабочим в Приютино… К этому времени было написано им это «моряцко-рыбацкое» - «Я весь в мазуте, весь в тавоте…»!

«Морской цикл» песен, начатый им ещё в период работы в тралфлоте и продолженный на флоте военно-морском, стал вторым шагом Николая Рубцова к покорению вершин поэтического искусства. (Первым периодом его творчества можно считать период написания первых стихов до 1955 года). Траулер и военный корабль, эсминец – это тоже те «учители», которые формировали поэта. Море несколько отвлекло его от тяжёлых раздумий , свежие впечатления, горько-солёный вкус морского простора и свободы оттеснили на второй план мысли о будущем. И всё же в своих стихотворениях в этот период Рубцов постоянно чередует «тему моря» и «тему поля», а там, где поля – там и холмы, и реки, и леса, и родная деревня, и родные люди, и Россия… Рубцов как бы наблюдает за морем со стороны поля. Позже «тема поля» потеснит морскую тему в творчестве поэта. А другие темы поэт затрагивал редко, заявив в своих стихах (о себе, конечно же):

…Ты тему моря взял и тему поля,
А тему гор другой возьмёт поэт!

В стихотворении Рубцова «Отплытие» море и поле «встречаются у трапа» среди хмурых, устало поторапливающих матросов – в минуту расставания:

…И вдруг такой повеяло с полей
Тоской любви, тоской свиданий кратких!
Я уплывал…всё дальше без оглядки
На мглистый берег юности своей.

На молодого моряка Рубцова не могли не произвести сильного впечатления и такие строки Фёдора Ивановича из стихотворения «Сон на море»:

И море и буря качали наш чёлн,
Я, сонный, был предан всей прихоти волн.
Две беспредельности были во мне,
И мной своевластно играли оне,
Вокруг меня, как кимвалы, звучали скалы,
Окликалися ветры и пели валы…

Грохот пучины только слышался Тютчеву, а вот у Николая Рубцова грохот пучины морской врывался в область реальной жизни – службы на флоте.

Тема прощания с кораблём – органична и естественна для морских поэтов. Корабли уходят и приходят, чтобы уйти снова – это их назначение, их судьба, их работа. А для моряков, для их родных и любимых, остающихся на причале, на берегу – это вечная грусть и тревога при прощании, и вечная радость при встречах. В стихотворении «Ты с кораблём прощалась» Рубцов признаётся в любви к жестокому океану и к полярному городу – но только за то, что «…там к печали и добру// С улыбкой на лице и со слезами// Ты с кораблём прощалась на ветру…».
Тема прощания звучит и в стихотворении:

Я весь в мазуте, весь в тавоте,
Зато работаю в тралфлоте!
Печально пела радиола
Про мимолётный наш уют.
На камни пламенного мола
Матросы вышли из кают.
Они с родными целовались.
В лицо им дул знобящий норд.
Суда гудели, надрывались,
Матросов требуя на борт.
И вот опять – святое дело!
И наш корабль, заботой полн,
Совсем не так осиротело
Плывёт среди бескрайних волн…
Я, юный сын морских факторий,
Хочу, чтоб вечно шторм звучал.
Чтоб для отважных вечно – море,
А для уставших – свой причал…

Глядя из железной рубки на убегающий за корму в бушующие волны и пропадающий вдали пенный след от винтов быстро мчащегося эсминца, поэт сравнивает надёжность выполняемых дел с надёжностью мачт (в стихотворении «Мачты»). Морской жаргон проникает в стихи Рубцова («Старпомы ждут своих матросов»:

Старпомы ждут своих матросов.
Морской жаргон с борта на борт
Летит, пугая альбатросов…
И оглашён гудками порт.
Иду! А как же? Дисциплина!
Оставив женщин и ночлег,
Иду походкой гражданина
И ртом ловлю роскошный снег.
И выколачиваю звуки
Из веток, тронутых ледком,
Дышу на зябнущие руки,
Дышу свободно и легко.
Никем по свету не гонимый,
Я в этот порт явился сам
В своей любви необъяснимой
К полночным северным судам.
Вот бледнолицая девица
Без выраженья на лице,
Как замерзающая птица,
Сидит зачем-то на крыльце.
- Матрос! – кричит. – Чего не спится?
Куда торопишься? Постой!
- Пардон! – кричу. - Иду трудиться!
Болтать мне некогда с тобой!

Морские словечки - «качка», «помпа», «койка» и масса других – соседствуют с просторечием. И это – нормально и вполне понятно: если пишешь о море, то морской терминологии не избежать. Так же, как если пишешь о природе, то не избежать слов с названиями деревьев, слов поля, реки и т.п. Если речь идёт о городе - не обойти «городских» слов и названий.

Но некоторым критикам Николая Рубцова не нравятся морские термины в стихах. Например, бывшему «другу» Рубцова, Эдуарду Моисеевичу Шнейдерману (далее – ЭМШ, прим. – В.Т.) не нравится, что «чайки громко кричат», «шторм свирепствует» и т.п. (см. «Слово и слава поэта»). Видно, не понять ему, служившему в армии на Камчатке, а не на флоте, морской души, любви к морю и переживаний молодого матроса-поэта в походе и на корабле. Не волнуют его ни морские, ни северные красоты.

К тому же ЭМШ, большой поклонник и друг некоего Миши Румпеля, служа на далёких восточных рубежах Родины (тогда – СССР), твёрдо усвоил премудрость (как он считает): «Держись подальше от придурка-старшины!». Очевидно, Эдуарду Моисеевичу здорово не везло на службе, и на «губе» - в частности: от старшины крепко доставалось. Поэтому-то мудрый старшина в стихах Рубцова не по душе Моисеевичу оказался. А может не старшина, а солдат в данном конкретном случае был? Скажем, плохо службу нёс и устав нарушал - не поэтический или филологический, а воинский, например - гарнизонно-караульной службы? Стихи нетрадиционно-похабные писал на боевом посту, а не только на политзанятиях?
Впрочем, это – только предположения: остаётся надежда, что Э. Шнейдерман, известный в «узком кругу ограниченных лиц» «мастер свободного творчества», создавший свой собственный язык и самиздатовский шедевр «Год свиньи», достойно выполнял присягу и отважно защищал в шестидесятые годы границы Советского Союза. Спасибо ему за это. Но согласиться с ёрничаньем ЭМШ по поводу политической благонадёжности или добротной идейности «военно-морских стихов» Николая Рубцова невозможно: бессмысленно осуждать за политические взгляды и мировоззрение ранней юности поэта, умершего уже 35 лет назад! Зачем? Год свиньи наступил? Разве что, если иметь целью лишний раз попинать тоже уже не существующий Советский Союз? К тому же известно всем, в том числе и ЭМШ, что мировоззрение и многие взгляды Н.Рубцова в течение его короткой жизни менялись.

Да и кому бы уж тут, как говорится «возникать» по поводу ранних стихов поэта – только не Эдуарду Моисеевичу, упорно набивающемуся в друзья к Николаю, ссылаясь на трёхлетнее совместное хождение с ним в ЛИТО в Ленинграде в 60-х годах. Как говорил (пел) известный автор- исполнитель В.Высоцкий – «…Хорош друг! Обогнал меня на круг…» или точнее «…И не друг, и не враг, а так…»! Если был бы Друг – собирать негатив о друге не стал бы…

Дело, чувствуется, в том, что упустили в Ленинграде шнейдерманы-оригиналы-новаторы в 1961-62 годах из-под своего влияния Н. Рубцова: не закрепился он в многонациональной среде ленинградского «литературного подполья» 60-х годов. Не совпало либерально – новаторское мировоззрение Шнейдермана - ни с мировоззрением Рубцова периода 1954-1959 годов (проявившемся в отдельных «военно-морских стихах», ни с мировоззрением Рубцова «послеленинградского» периода 1963-1971 годов (переход к «пессимистической», лирико-трагической, исконно-патриархальной и «славянофильской» поэзии).

Почему же в 1960 году «оригинальный поэт» Э. Шнейдерман при жизни друга молчал и только в 1980 (после смерти Рубцова в 1971 году) в самиздатовском журнале «Часы» начал «рубцефобствовать»? Что раньше-то мешало? Может, слова самого Рубцова, якобы сказанные ему, что он сам считает свои морские стихи не самыми лучшими? Или ждал «оттепели», 1991 года, января 2007 года? Или жаба зависти и желание откусить кусочек рубцовской славы? Кто знает…

«Знаточество», очевидно, помогло ЭМШ не заметить оттенки юмора в стихотворении Рубцова «Шторм» («Нарастали волны громовые…») и, обыграв слова, выдернутые из текста («Есть не обращать внимания!...»), упустить концовку: «Не было ещё такого случая!». Да и как понять читателям «эрудита» ЭМШ, у которого палубу на корабле надо «выдрочить» (юмор?), а не «выдраить». Как понять, что в его стихах «Вроде пародии» душа умершего поэта (Клюева –В.Т) жмёт руку, тронутая, «…что не стух // на Руси расейский дух…»! Не зря ли на издание шнейдермановской книжицы тратились средства федеральной целевой программы «Культура России» (подпрограмма «Поддержка полиграфии книгоиздания России»)?!

Какая же цель у этой целевой программы? Неужели, руками шнейдерманов опорочить русских поэтов и писателей России? Неужели это такая программа, которая обеспечит «каждому Рубцову – свой «друг» Шнейдерман, каждому Высоцкому – «свой» Манский» (прим. – В. Манский – режиссёр скандального фильма 2005 года «Смерть поэта» о В. Высоцком)?! Каждому Моцарту – свой Сальери?

Что плохого в «детскости», «солдаткости», «матросскости», доступности, наивности стихов Н.Рубцова в двадцать с небольшим лет, да и других молодых «морских» поэтов Северного Флота, которые печатали в газетах «Комсомольец Заполярья», «Рыбацкий Мурман», «Советский Флот» в 1957-1959 годах? Не шнейдермановские же стихоанализы и «купипродамы» печатать надо было тогда, ещё в СССР, для жителей русского Севера и для моряков Военно-Морского Флота? ЭМШ, правда, достиг определённых успехов, напечатав в советской печати целых ДВА (!) своих стихотворения. Если не считать стихотворения «Уже сегодня» для первомайского номера газеты «Ленинградский университет», написанного Шнейдерманом с помощью некоего Кости Кузьминского по заданию (нет – не Миши Румпеля!) – некой Эстер Вейнгер. Стихотворение это не о моряках, а про космонавтов СССР, что дела не меняет, но показывает, что и сам ЭМШ не против был в годы Советской власти настрочить заказной «шедевр». Вот цитата из книги ЭМШ: «…И минут за пятнадцать мы с Костей выдали энергичное стихотворение, ничем не хуже публиковавшихся тогда в советской печати. Вскоре под псевдонимом, оно и было напечатано.

УЖЕ СЕГОДНЯ.

С бетонной площадки
Ракетодрома…
………………..
…Это взмывают
Ракетным раскатом
Нашей
Великой
Отчизны
Сыны!»

Признал, значит «эрудит» ЭМШ, что НАШЕЙ и ВЕЛИКОЙ, правда под псевдонимом… Тогда уже чувствовал, что книжечку в 2005 году о своём бывшем друге Рубцове напишет?

Очень здесь подходит (хоть и не об ЭМШ сказано) цитата из стихотворения санкт-петербургской поэтессы Светланы Томской «На смерть Рубцова»:

…С каждым годом становится злей
и волчицею воет в бессилье
на «звезду заповедных полей»,
над «избушкою бедного Фили.

(Лит. – худ. альманах «Остров» №9,СПб, 2000г.)

Впрочем, вернёмся к стихам Николая Рубцова. Его стихи часто как бы вторят волнению моря и пронизаны музыкой. Моряку не всегда хочется лежать на койке и дышать «натружено, как помпа…», а хочется сойти на берег, пойти в гости «…в чудесный дом, где кот Василий стихи читает наизусть». О любви к морю много написано Рубцовым, иногда – с долей иронии по отношению к самому себе:

Среди шумной ватаги ребячьей,
Будто с нами знакомый давно,
Он про море рассказывать начал,
У колодца присев на бревно.

Он был весел и прост в разговоре,
Руку нам протянул: «Ну, пока!»
…Я влюбился в далёкое море,
Первый раз повстречав моряка!...»

Причём произошло это так: «…вечером летним// шёл моряк по деревне – и вот,// Первый раз мы увидели ленту// с гордой надписью «Северный флот»..» («Начало любви»).

Но море не только приносит любовь, но и может отнять её:

Я тоже служил на флоте!
Я тоже памятью полн
О той бесподобной работе -
На гребнях чудовищных волн...
…Тобою – ах, море, море! -
Я взвинчен до самых жил,
Но видно, себе на горе
Так долго тебе служил…
…И всё же в холодные ночи
Печальней видений других -
Глаза её, близкие очень
И море, отнявшее их.

В море много морских птиц, но не стоит забывать о соловьях, считает Николай Рубцов в стихотворении «Соловьи»:

В трудный час, когда ветер полощет зарю
В тёмных струях нагретых озёр,
Я ищу, раздвигая руками ивняк,
Птичьи гнёзда на кочках в траве…

Как тогда, соловьями затоплена ночь.
Как тогда, не шумят тополя.
А любовь не вернуть, как нельзя отыскать
Отвихрившийся след корабля!

Соловьи, соловьи заливались, а ты
Заливалась слезами в ту ночь;
Закатился закат – закричал паровоз,
Это он на меня закричал!

Я умчался туда, где за горным хребтом
Многогорбый старик океан,
Разрыдавшись, багровые волны-горбы
Разбивает о лбы валунов.

Да, я знаю, у многих проходит любовь,
Всё проходит, проходит и жизнь,
Но не думал тогда и подумать не мог,
Что и наша любовь позади.

А когда, отслужив, воротился домой,
Безнадёжно себя ощутил
Человеком, которого смыло за борт:
Знаешь, Тайка встречалась с другим.

Закатился закат. Задремало село.
Ты пришла и сказала: «Прости».
Но простить я не мог, потому что всегда
Слишком сильно я верил тебе!

Соловьи, соловьи заливались, а ты
Всё твердила, что любишь меня.
И, угрюмо смеясь, я не верил тебе.
Так у многих проходит любовь…

В трудный час, когда ветер полощет зарю
В тёмных струях нагретых озёр,
Птичьи гнёзда ищу, раздвигая ивняк.
Сам не знаю, зачем их ищу.

Это правда иль нет, соловьи, соловьи,
Это правда иль нет, тополя,
Что любовь не вернуть, как нельзя отыскать
Отвихрившийся след корабля?

Когда одолевает бессонница, то иногда возникают нереальные картины затонувшего корабля…

Окно, светящееся чуть.
И редкий звук с ночного омута.
Вот есть возможность отдохнуть…
Но как пустынна эта комната!
Мне странно кажется, что я
Среди отжившего, минувшего,
Как бы в каюте корабля,
Бог весть когда и затонувшего,
Что не под этим ли окном,

Под запылённою картиною
Меня навек затянет сном,
Как будто илом или тиною.
За мыслью мысль – какой-то бред,
За тенью тень – воспоминания,
Реальный звук, реальный свет
С трудом доходит до сознания.
И так раздумаешься вдруг,
И так всему придашь значение,
Что вместо радости – испуг,
А вместо отдыха – мучение…

Тёплым рубцовским юмором проникнуто стихотворение «В кочегарке»: «…Вьётся в топке пламень белый,// Белый, белый, будто снег,// И стоит тяжёлотелый// Возле топки человек…». Сближение созвучных слов, перекличка и объёмность образов, слияние элементов различных стилевых пластов, в которых преобладают «разговорный» и «деловой» - всё это проявляется уже в этих первых ранних стихах Рубцова. Ирония не обличает, а оттеняет положительные качества героя:

…Бросил лом, платком утёрся.
На меня глаза скосил:
- А тельняшка, что, для форсу? -
Иронически спросил.
Я смеюсь: - По мне для носки
Лучше вещи нету, факт!
- Флотский значит? – Значит, флотский.
- Что ж, неплохо, коли так!
Кочегаром, думать надо,
Ладным будешь, - произнёс,
И лопату, как награду,
Мне вручил: - Бери, матрос!..
…………………………………
Как хотелось, чтоб подуло
Ветром палубным сюда…
Но не дуло. Я подумал:
«И не надо! Ерунда!»…

Стихи «Возвращение из рейса», «Летел приказ», «Шторм» посвящены возвращению моряков на берег - это и очень бурный «сход на берег» в «избушку под названием пивная», и новое утро, когда «…родная рында звала на работу!», а головы «освежались приказом по траловому флоту. В непогоду, в шторм «…по деревянной сырой мостовой матросы гуляли хмуро…».

Рубцову нравятся редкие минуты успокоения моря у причала светлыми ночами:

…День пройдёт – устанут руки.
Но, усталость заслонив,
Из души живые звуки
В стройный просятся мотив.
Свет луны ночами топок,
Берег светел по ночам,
Море тихо, как котёнок,
Всё скребётся по ночам…

Поэту чудится, что море «жизнь вдыхало и свежесть даже в мёртвые валуны…». Но когда Рубцов пытается проникнуть взглядом в глубину моря, то оно представляется ему «великой братской могилой»:

Я у моря ходил. Как нежен
Был сапфировый цвет волны.
Море жизнь вдыхало и свежесть
Даже в мёртвые валуны,
Прямо в сердце врывалось силой
Красоты, бурлившей вокруг.
Но великой братской могилой
Мне представилось море вдруг.
Под водою бездонно-синей
В годы грозные, без следа,
Сколько храбрых сынов России
Похоронено навсегда!...
(«Море»)

Уходя из военного флота при демобилизации Николай Рубцов не расстаётся с флотом и морем, а на «корабле своей жизни» плывёт в море любви и поэзии:

…Всю жизнь не забудется флот,
И вы, корабельные кубрики…
…Всё в явь золотую войдёт,
Чем ночи матросские грезили…
Корабль моей жизни плывёт
По морю любви и поэзии…

Именно на фоне моря рассуждает поэт о будущем и видит вереницы птиц над морем, над морской бурей. Странное чувство жалости к самому себе охватывает его:

…И стало мне жаль отчего-то
Что сам я люблю и любим…
Ты – птица иного полёта, -
Куда ж мы с тобой полетим?

Может быть, после службы на флоте стоит лететь «обогревать свои острова»? Эти мысли не дают покоя:

…По воде, качаясь, по болотам
Бор скрипучий движется, как флот!
Как же мы, отставшие от флота,
Коротаем осень меж болот?
Острова свои обогреваем
И живём без лишнего добра,
Да всегда с огнём и урожаем
С колыбельным пеньем до утра…
Не кричи так жалобно, кукушка,
Над водой, над стужею дорог!
Мать России целой – деревушка,
Может быть, вот этот уголок…

Вот он – рубцовский водораздел между морем и деревенскими избушками для «отставших от флота»...

Тот, кто видел рассветы над морем, кому не надоел шум прибоя – тот способен понять восторг Николая Рубцова в стихотворении «Утро на море»: «…Как хорошо! Ты посмотри!» Лучи солнца он сравнивает с сотнями добрых рук, прибой под шапкой морской пены с дорогим красным вином, а над волной, встречая день, «мечтательно и страстно поёт о счастье голос молодой!». Океанские волны Рубцову представляются как «мускулы», которые «…взмыленно, рьяно, //буграми в суровых тонах// Ходили по чёрной груди океана,// И чайки плескались в волнах…».

Морские законы, морские истины, которые постигал поэт, находили своё отображение в его стихах:

…Как важно верить с самого начала.
Что из тебя получится моряк!...

Особое место занимает среди других стихов рубцовское «В жарком тумане дня». Ясно, что здесь Рубцов пишет не о море, а о жизни, судьбе и будущем. О том, что дорого каждому, кто плывёт на корабле жизни – «…мимо церковных рам, мимо семейных драм…». Плыть, плыть, плыть – это предчувствие близкого и жестокого будущего?

В жарком тумане дня
Сонный встряхнём фиорд!
- Эй, капитан! Меня
Первым прими на борт!

Плыть, плыть, плыть
Мимо могильных плит,
Мимо церковных рам,
Мимо семейных драм…

Скучные мысли – прочь!
Думать и думать – лень!
Звёзды на небе – ночь!
Солнце на небе – день!

Плыть, плыть, плыть
Мимо родной ветлы,
Мимо зовущих нас
Милых сиротских глаз…

Если умру – по мне
Не зажигай огня!
Весть передай родне
И посети меня.

Где я зарыт, спроси
Жителей дальних мест,
Каждому на Руси
Памятник – добрый крест!

Плыть, плыть, плыть…

Надолго запомнились Николаю Рубцову его «тралфлотовские» рыбацкие выходы в море:

У тралмейстера крепкая глотка -
Он шумит, вдохновляя аврал!
Вот опять загремела лебёдка,
Выбирая загруженный трал.

Сколько всякой на палубе рыбы!
Трепет камбал – глубинниц морей,
И зубаток пятнистые глыбы
В красной груде больших окуней!

Здесь рождаются добрые вести,
Что обрадуют мурманский стан!
А на мостике в мокрой зюйдвестке
С чашкой кофе стоит капитан.

Капитан, как вожатая птица,
В нашей стае серьёзен один:
Где-то рядом в тумане таится
Знаменитый скалистый Кильдин…

Романтика моря, романтика океана и судно, пропахшее треской – всё это было в жизни Николая Рубцова:

Забрызгана крупно и рубка, и рында,
Но час отправления дан!
И тральщик тралфлота треста «Севрыба»
Пошёл промышлять в океан…

Подумаешь, рыба! Треске мелюзговой
Язвил я: - Попалась уже? -
На встречные злые суда без улова
Кричал я: - Эй, вы! На барже!

А волны, как мускулы, взмылено, рьяно,
Буграми в суровых тонах
Ходили по чёрной груди океана,
И чайки плескались в волнах,

И долго, и хищно, стремясь поживиться,
С кричащей голодной тоской
Летели большие клювастые птицы
За судном, пропахшим треской…

Но ни тралфлотовские похождения поэта, ни тем более служба на флоте не смогли препятствовать возвращению Рубцова «из-за морей» в родные края («Ось»):

Как центростремительная сила,
Жизнь меня по всей земле носила!
За морями, полными задора,
Я душою был нетороплив, -
После дива сельского простора
Я открыл немало разных див.

Нахлобучив «мичманку» на брови,
Шёл в театр, в контору, на причал.
Полный свежей юношеской крови,
Вновь, куда хотел, туда и мчал…

Но моя родимая землица
Надо мной удерживает власть, -
Память возвращается, как птица,
В то гнездо, в котором родилась,

И вокруг любви непобедимой
К сёлам, к соснам, к ягодам Руси
Жизнь моя вращается незримо,
Как земля вокруг своей оси!..

Море помогло Николаю Рубцову открыть его талант поэта для людей, встать на ноги помогли моряки… Он верил, что «Свет над морем борется с тьмою, // и пред ним отступает тьма!» (Стихотворение Рубцова «Море»). А когда море и свет над ним закончились, для молодого поэта наступили другие и снова нелёгкие времена.

---

Источник: сайт Proza.ru