Лирический роман в поэзии Н.М. Рубцова

Александр КИРОВ

продолжение, см.

Глава 2.
Лирический роман Н. Рубцова как художественная целостность.

2.1. Обоснование проблемы.

Материалы Государственного Архива Вологодской Области показывают, что Н. Рубцов многократно переделывал содержание книг: по несколько раз переставлял стихотворения, выбирал новые, снова расформировывал КС Это подтверждает мысль о том, что их композиция играет большую содержательную роль. «Строго говоря, сборники Н. Рубцова – не беспорядочные собрания стихотворений, а цельные поэтические КС Их названия тоже продуманы, значимы» (123; 46).

Существуют доказательства целостного, «романного» мышления поэта: «Вообще я никогда не использую ручку и чернила и не имею их. Даже не все чистовики отпечатываю на машинке – так что умру, наверное, с целым сборником, да и с большим, стихов, напечатанных или записанных только в моей голове» (231; Т. 3; 330). Уже первая, во многих отношениях пробная, ученическая самодельная КС «Волны и скалы» (она подробно проанализирована Е.В. Ивановой в монографии «Мне не найти зелёные цветы…»), представленная автором на конкурс при поступлении в Литературный институт и состоящая из 38 стихотворений разных лет, была чётко разделена на восемь тематических циклов: 1. Салют морю. 2. Долина детства. 3. Птицы разного полёта. 4. Репортаж. 5. Звукописные миниатюры. 6. Ах, что я делаю? 7. Хочу – хохочу. 8. Ветры поэзии. Автор сам характеризовал её следующим образом: «В этот сборник вошли стихи разные. Весёлые, грустные, злые. С непосредственным выражением и с формалистическим уклоном. Последние – не считаю экспериментальными и не отказываюсь от них, ибо, насколько чувствую, получились они – живыми. Главное – что в основе стиха. Любая «игра» не во вред стихам, если она – от живого образа, а не от абстрактного желания «поиграть». Если она – как органичное художественное средство» («От автора»).

В воспоминаниях Б. Тайгина о создании книги «Волны и скалы» есть интересное свидетельство о том, что Н. Рубцов глубоко понимал важность построения КС как единого целого, а не случайно собранных под одну обложку стихотворений. «Пойми, - говорил он, - ведь это же будет не просто подборка моих стихов. Это же будет книга – единый смысловой организм, и он должен быть живой! Каждый стих в книге должен быть до предела отточен, и должен в книге быть на определённом месте»  (123; 14-15) (72; 91).

Небольшая по объёму «книга стихов о русской деревне» «Лирика» (рабочее название – «Мачты») несколько раз переделывалась автором. Это касается и порядка следования стихотворений (к сожалению, часто определённому вопреки авторской воле Н. Рубцова), и самого их подбора: «Если учесть, что, согласившись с Вашими другими критическими замечаниями по рукописи, я убрал из первого её варианта почти половину стихов, то тогда, наверное, не будет нескромным с моей стороны попросить издательство оставить в рукописи эти 2 стихотворения – «По вечерам» и «Жара». Думаю, что и в художественном смысле эта просьба небезосновательна» (231; Т. 3; 298). «Что касается стихотворения «Ось», то должен сказать, что я совершенно против того, чтоб его поставить первым в книжке…» (231; Т. 3; 299).

С поступлением в литературный институт Н. Рубцов становится более требовательным к своим произведениям. С особой тщательностью подходит он к выбору стихотворений для КС «Звезда полей». В архиве Вологодского музея Н. Рубцова хранится множество её рукописных вариантов. В книгу вошли наилучшие произведения поэта: «Видение на холме», «Русский огонёк», «Журавли» и другие… Примечательно, что многие стихотворения с некоторыми изменениями и доработками кочуют из книги в книгу («Видение на холме», «Ось», «Желание» и др.) Очевидно, они для Н. Рубцова являются программными» (123; 50-51).

Содержание названной книги буквально «шлифовалось» поэтом, что подтверждают его многочисленные письма в редакцию издательства «Советский писатель»: «Ознакомившись с редакционным заключением на рукопись моего сборника «Звезда полей», я согласился с теми замечаниями, которые в этом заключении есть. Именно: некоторое однообразие пейзажа в стихах, некоторые лишние темы, чрезмерная разбивка строк… Обязательно буду работать в дальнейшем над рукописью так, чтоб сборник не имел этих недостатков, чтобы он стал как можно лучше…» (231; Т. 3; 338). Автор постоянно меняет свои планы относительно композиции: «Я не забыл о тех стихах и внёс в них кое-какие изменения, по содержанию кое-где, но больше – по форме…» (231; Т. 3; 334); «Посылаю обратно вёрстку своей книжки с кое-какими поправками. Стихи «Отправляясь в дорогу» и «Доволен я буквально всем!» я рад бы заменить полностью. Но поскольку оба заменить трудно, прошу убрать хотя бы одно «Отправляясь в дорогу» (231; Т. 3; 360); «На всякий случай посылаю ещё одно стихотворение «Зимним вечером» (пожалуй, можно и два, добавлю ещё «Весна на берегу Бии»). Этими стихами я не против заменить «Доволен я…» (231; Т. 3; 360 – 361).

С мистикой граничит авторская интуиция, касающаяся изменений в замысле книги, изданной в год его смерти: «Но существо-то книжки я оставлю прежним, поэтому для художников смысл книжки должен быть ясен и теперь…» (231; Т. 3; 370); «… в названии «Зелёные цветы» есть определённый смысл, и он более менее определён в стихотворении «Зелёные цветы, вошедшем в рукопись. Зелёных цветов не бывает, но я их ищу…» (231; Т. 3; 370); «Я думаю, что ты, как редактор и друг, поможешь мне немножко в составлении рукописи… Содержание, видимо, надо учесть по этой рукописи для художников. До встречи! Вместо «Зелёных цветов» предлагаю «Над вечным покоем» (231; Т. 3; 372).

Однако, наряду с приведёнными характеристиками, наглядным доказательством художественной целостности отдельных книг Н. Рубцова и всего лирического наследия поэта является разноплановый анализ как лирического романа в общем, так и отдельных книг, стихотворений.

Н. Рубцов в своих критических статьях и письмах в равной мере использовал словосочетания «сборник» и «книга стихов», однако последнее из них, на наш взгляд, в большей степени соответствует качеству художественной целостности составляющих книги стихотворений в эпическом плане (ср.: «Первый Том романа-эпопеи «Война и мир» или «Тихий Дон»), и поэтому будет использоваться в работе далее. Главным образом здесь имеется в виду место каждой из них в контексте лирического романа и духовной эволюции автора.

2.2. Субъективная биографичность КС «Лирика» (1965).

Сюжетно-фабульное оформление лирического романа начинается в книге  «Лирика» (1965).

Анализ её стихотворений позволяет отметить несовпадение эпического сюжета и собственно фабулы, в которой нарушен принцип хронологической последовательности событий.

Эпический сюжет, который позволяет реконструировать содержание книги, выглядит следующим образом: картины деревенского детства («Помню, как тропкой…», «Тихая моя родина…») – отрывочные воспоминания юности, связанные с любовной коллизией («Букет» - по словам Т.В. Даниловой, стихотворение, датируемое 1964 г., на самом деле написано в 1950-1951 гг. (89; 8) – работа на траловом флоте («Я весь в мазуте…») – упоминание о годах странствий по СССР («Ось») – возвращение в деревню («Родная деревня»).

Композиция книги включает в себя:

  1. стихотворения, составляющие эпический сюжет («Помню, как тропкой…», «Тихая моя родина…», «Букет», «Я весь в мазуте…», «Ось»);
  2. стихотворения, являющиеся вставными новеллами по отношению к общему сюжету, дополняющие событийную линию; как правило, это конкретизация единичного факта из жизни лирического героя («Сапоги мои – скрип да скрип…», «Фальшивая колода», «Осенняя песня», «На сенокосе», «У сгнившей лесной избушки…», «Старый конь», Русский огонёк»);
  3. стихотворения - лирические отступления. Развитие и характер авторского чувства в этом случае детерминируется тем или иным сюжетным событием («Звезда полей», «Видения на холме», «Соловьи», «Мачты», «О чём шумят…»);
  4. стихотворения, намечающие вторую, параллельную основной, сюжетную линию, связанную с определёнными лирическими персонажами («Левитану», «Дуэль», «Приезд Тютчева», «О Пушкине», «Утро утраты»).

Книга начинается как взгляд из настоящего в прошлое лирического героя, после долгих лет странствий возвращающегося на родину («Родная деревня»).

Тема родины развивается далее в сборнике через масштабную историческую картину миграции в город деревенских жителей: «Идут, идут обозы в город по всем дорогам без конца, - не слышно праздных разговоров, не видно праздного лица» («Загородил мою дорогу…») Лирический герой, возвратясь на родину после долгой разлуки с ней, становится свидетелем событий эпохальной важности, которые пытается осмыслить, осознать.

Далее события вновь происходят в настоящем времени – это встреча лирического героя с пожилой женщиной-праведницей в стихотворении «Русский огонёк», наблюдения за трудом и отдыхом сельских жителей на сенокосе («На сенокосе»), осмыслением родного пейзажа.

Вслед за этюдом «Сапоги мои скрип да скрип…» идёт воспоминание героя о юношеской любви  («Помню, как тропкой…»), которое сменяется философскими размышлениями о нравственном смысле родины («Звезда полей», «Тихая моя родина»), после чего автор оживляет линию настоящего пейзажно-бытовыми зарисовками «У сгнившей лесной избушки» и «Фальшивая колода», где противопоставляет гармонию героя с родной природой дисгармонии его отношений с обывателями.

Стихотворение «Фальшивая колода» представляет собой одно из проявлений столь любимого Н. Рубцовым приёма интерпретации «подстрочника», творческую обработку лирической новеллы Ш. Бодлера «Сплин». Угадываются в произведении также черты неоромантической сказки Л. Кэрролла «Алиса в стране Чудес» и переводов С. Маршака из английской фольклорной поэзии.

Началом стихотворения является обрывок из бытового разговора «пассажиров» парома: «скорей бы, скорей бы отчалил проклятый паром! Как возятся долго с погрузкой какого-то хлама!..», и это вполне традиционно для творчества Н. Рубцова. Однако уже в первой строфе авторская ремарка «Сердились, галдя, на своих чемоданах с добром четыре туза и четыре изысканных дамы…» переводит произведение в плоскость сатирической стилизации действительности: «Вспомним детей старухи Анны с их зачерствевшими на чужбине сердцами из повести В. Распутина «Последний срок». О людях такого сорта пишет и Н. Рубцов в стихотворении «Фальшивая колода»  (123; 85).

Суетности и скаредности маскированных персонажей автор противопоставляет глобально масштабную пейзажную зарисовку: «Меж тем рассветало. И вдруг, озаряя ухабы, взлетел раскалённый, светящийся солнечный шар! В торговый ларёк потянулись с кошёлками бабы, вокруг слободы расклубился таинственный шарф – туман полевой, и по заспанным омутным ямам паром зашумел, выплывая в могучий простор!..»

Созвучно Ш. Бодлеру: «Бьёт колокол. И чёрное полено бормочет в такт простуженным часам. И от колоды карт исходит запах тлена. Прислушайся к зловещим голосам… Сошлись валет червей и дама треф, вздыхая, что навсегда прошла любовь былая…» («Сплин») по мере развития рубцовского текста всё усиливается ощущение инородности, фальшивости этого образа. Это подчёркивается образными средствами, как-то: эпитетами «глухой разговор», «испуганные дамы»; сравнением «как шарманку»; повтором «четыре» и указанием на количество как предельную ограниченность; присутствует в тексте и открытая авторская характеристика: «Терпеть не могу разговоров на общие темы среди молодых, но уже разжиревших людей…»

В четвёртой строфе происходит укрупнение лирического героя, выделение его из всей остальной массы персонажей и его отторжение от «карточных персонажей»: «Сошёл я с парома и сразу направился прямо дорогой лесами, дорогой полями…»

Далее стройности индивидуальной поэтической речи лирического героя, представленной в форме двух- и трёхстопного амфибрахия вновь противопоставляется диструктирующий дольник, разрушающий интонацию эпического движения, однако (это угадывается в подтексте) не способный препятствовать его возобновлению.

Следующее стихотворение – «Старый конь» - подчёркивает лейтмотив лирического романа – образ дороги.

Дальнейшая часть книги – это элегия «Видения на холме», глубиной историзма, масштабностью образов и характером лирического сюжета продолжающая русскую идею стихотворений «Русский огонёк» и «Тихая моя родина», и программный цикл, включающий в себя стихотворения «Левитану», «Дуэль», «Приезд Тютчева», «О Пушкине». Не всегда совершенный в плане формы и содержания, он, тем не менее, открывает в лирическом романе диалог лирического героя с русской художественной  культурой и литературной традицией. Начало этого диалога носит оценочный характер. Это впечатления автора от сложившихся представлений о личности его кумиров и их произведений.

В стихотворении «Приезд Тютчева» (одного из задуманного автором «цикла о великих людях») проявляется естественная искренность и предельная номинальность, вообще свойственные для раннего творчества Н. Рубцова. Если в рассмотренных стихах движущей силой преображения являются силы природы, воспринимаемые как данность, то здесь называется субъект преобразования: «Он шляпу снял, чтоб поклониться старинным русским каланчам… а после дамы всей столицы о нём судили по ночам. И офицеры в пыльных бурках потом судили меж равнин о том, как  в залах Петербурга блистал приезжий дворянин…»

Образ Ф.И. Тютчева, в создании которого Н. Рубцов делает акцент на интеллектуальные качества поэта,  является своего рода новостью для образа дворянской богемы Петербурга.

Контекстуальная игра омонимическими значениями слова «свет» («явление природы», «проявление эрудиции»  – «дворянское общество») создаёт между ними антонимические отношения: «А он блистал, как сын природы, играя взглядом и умом, блистал, как летом блещут воды, как месяц блещет над холмом! И сны Венеции прекрасной, и грустной родины ответ – всё отражалось в слове ясном и поражало высший свет». Образ искусства, природы и «естественного человека» как её прямого отражения (эта связь выражается при помощи персонифицирующих сравнений) выводит из равновесия статичный мир интриг, пересудов и сплетен, иронически называемый «высшим светом».

Стихотворения «Соловьи» и «Я весь в мазуте…» - это следующее отступление в прошлое. Автор развивает тему юношеской первой любви уже в драматическом русле: «…любовь не вернуть, как нельзя отыскать отвихрившийся след корабля…» («Соловьи»), повествует о начале «флотского» периода в жизни лирического героя. Общий пафос и мироощущение этих произведений в полной мере выражает новелла «Пора любви среди полей…», написанная примерно в одно время с ними (1962), но не включённая автором в КС.

В композиционном плане оно распадается на три части, связанных с прошлым, настоящим и будущим лирического героя и лирического адресата стихотворения.

Прошлое связано с гармоническим единством чувства и природы, подчёркиваемое употреблением предлога «среди» в значении «в ряду предметов, явлений» при сопоставлении этих образов. Цельность воспринимаемой картины подтверждается пространственной позицией воспринимающего образа: «И на виду у журавлей, над полем пролетающих...»

Дисгармония в состоянии лирического героя осознаётся как мера пространственно-временной отдалённости от гармонических отношений: «Теперь всё это далеко. Но в грустном сердце жжение пройдёт ли просто и легко, как головокружение?», как изменение социальных характеристик лирического адресата: «О том, как близким был тебе, и о закатах пламенных ты с мужем помнишь ли теперь в тяжёлых стенах каменных...» Сужение художественного пространства стихотворения, возникающее противопоставление «поля» - «стены каменные» подчёркивает гибельность этого разлада.

Образ Шекспира и его трагедии «Макбет», возникающий в четвёртой строфе стихотворения, является своего рода интерпретацией классического сюжета и подчёркивает, несмотря на иронический характер его обработки автором, острую конфликтность лирической новеллы. Драматический образ лирического героя является носителем трагедийного начала, и это, по словам В.В. Борева, черта, типичная для русской литературы критического реализма начиная с XIX в. (50; 152).

Творчество выступает здесь как сублимирующее разрешение противоречий лирического героя: «И чтоб трагедией души не стала драма юности, я говорю себе: «Пиши о радости, о лунности...»

Единственной возможностью воскрешения пережитого чувства автор видит диалог с природой, несущей в себе память о лучших моментах в жизни героев: «И ты ходи почаще в луг к цветам, к закатам пламенным, чтоб сердце пламенело вдруг, не стало сердце каменным...» Это воскрешение и является тем состоянием гармонии и примирения, которое наделяет смыслом серую обыденность, создаёт жизнеутверждающее звучание трагичности человеческой природы.

В последней строфе стихотворения лирический герой предстаёт как человек, не подвластный разрушающей силе времени, пространства и обстоятельств: «Да не забудь в конце концов, хоть и не ты, не ты моя: на свете есть матрос Рубцов, он друг тебе, любимая».

Продолжающая КС «Осенняя песня» и стихотворение «Мачты» несут в себе жизнеутверждающее начало в мировоззрении лирического героя, определённое ощущением «нелозунгового» единства с национальной историей: «Я в ту ночь полюбил все тюремные песни, все запретные мысли, весь гонимый народ» («Осенняя песня»*), чувством веры в «дела и мечты» бытия («Мачты»).

Трёхстопный анапест, являющийся ритмической основой стихотворения «Мачты» модифицирует элегическую интонацию пушкинского «Брожу ли я вдоль улиц шумных, вхожу ль во многолюдный храм…», вносит в интонацию предшественника мотив более интенсивного и жизнеутверждающего движения: «Созерцаю ли звёзды над бездной с человеческой вечной тоской…». Образу наблюдателя приходит на смену лирический герой, занимающий активную жизненную позицию «… в рубке железной за штурвалом над бездной морской…». Для него характерна вера в вечную жизнь (не в забытье, т.е. в ничто, а в жизнь вечную, где есть память), вера, характерная, например, для героев В.М. Шукшина: «- В авиацию, в механизацию сельского хозяйства, в научную революцию-у! В космос и невесомость! Ибо это объективно-о!.. Верую, что скоро все соберутся в большие вонючие города! Верую, что задохнутся там и побегут обратно в чисто поле!.. В барсучье сало, в бычачий рог, в стоячую оглоблю-у! В плоть и мякоть телесную-у!.. – Эх, верую, верую! Ту-ды, ту-ды, ту-ды – раз! Верую, верую! М-па, м-па, м-па – два! Верую, верую!..» («Верую!») Ср.: «Всё я верю, воспрянувши духом, в грозовое свое бытие и не верю настойчивым слухам, будто всё перейдёт в забытье, будто все начинаем без страха, а кончаем в назначенный час тем, что траурной музыкой Баха провожают товарищи нас…» Это подтверждает и двукратное повторение союза «будто», в значении которого проявляется сема сомнения и отрицания. Основная мысль Н. Рубцова здесь: «не верю в смерть!»

Оптимизм, космическая вера в возможность максимального разрешения всех проблем реальности, утверждение всемогущества человеческой природы – качества эпохи (стихотворение относится к 1964 году),  которые в полной мере обретает лирический герой: «Это кажется мне невозможным. Всё мне кажется – нет забытья! Всё я верю, как мачтам надёжным, и делам, и мечтам бытия».

Другая реминисценция, возникающая в четвёртой строфе, перекличка с лермонтовским «Белеет парус одинокий…». Однако такая форма постижения будущего как мечта выступает в данном тексте не безнадёжно утопической картиной невозможного будущего, а как моделью Человека и Эпохи, постоянно претворяемой в жизнь. Корневая паронимия  -мачт-  –  -мечт- («мачта» - «мечта») характеризует последнюю глубинной основой и движущей силой цивилизации. Мотив одиночества и ожидания воли судьбы заменён у Н. Рубцова мотивом общего движения и управления этим движением. Как «мачты», основы бытия автор воспевает и «дело» (земное) и «мечту» (небесную), как ни «крамольно» это было в эпоху создания произведения.

Итак, лирический сюжет данного стихотворения развивается в подтекстном соотношении типа «полемика» с элегией А.С. Пушкина «Брожу ли я вдоль улиц шумных…», стихотворением М.Ю. Лермонтова «Парус» и целым рядом других произведений. Заимствуя образную и сюжетную ситуации, автор оптимизирует глубокую философичность первого и наполняет действенностью романтическую созерцательность и мечтательность второго. Обретение Н. Рубцова – это, в первую очередь, обретение собственной поэтической индивидуальности, а уже затем – ранней эстетики отношения героя лирического романа и бытия, которая дополнена, углублена и отчасти изменена в более зрелом творчестве.

В дальнейшем логическом развитии лирического сюжета книги и лирического романа в целом вера автора проходит испытание её неизбежным спутником – чувством отторжения, отверженности. Н. Рубцов продолжает тему поэзии в лирическом романе, пытаясь определить её нравственную сущность и собственную поэтическую индивидуальность («Стихи из дома гонят нас…», «О чём шумят…»). Оптимизм веры в собственные силы, гордость за поэтическое призвание и незлая ирония в адрес поэтов-современников не восстанавливает здесь, однако, баланс между жизнеутвреждающим и элегическим началом: «Звенит – её не остановишь! А замолчит – напрасно стонешь!..» («Стихи из дома гонят нас…»). Последнее как прямое отражение непостижимости и судьбоносности дара поэта, дилеммы «чуткости» и «бессилия» в его душе, приравнивает поэзию к сверхбытийному (божественному) началу, выводит её из этого начала как носительницу вечного, непреходящего.

Завершается КС лейтмотивом дороги и возвращения на родину («Ось»).

Итак, «Лирика» включает в себя 25 стихотворений (здесь и далее берётся за основу подбор текстов в КС Н. Рубцов «Избранное» (М., 1982) как наиболее полно отражающий «прирост» новых стихотворений в каждой новой книге поэта). Из них 20 раскрывают образ лирического героя современника, 5 в эпическом плане рассказывают о различных моментах его биографии. Автором обозначены темы русской деревни («Родная деревня», «Загородил мою дорогу…», «На сенокосе», «Тихая моя родина…», «Ось»); отечественной истории («Видения на холме», «Осенняя песня»), национального характера («Русский огонёк»), отношений человека и природы («Сапоги мои скрип да скрип…», «У сгнившей лесной избушки»), культуры («Левитану», «О Пушкине», «Приезд Тютчева»), быта («Фальшивая колода»), которые в книге последовательно, взаимосвязанно и в развитии сменяют друг друга.

Система персонажей данной КС выглядит следующим образом: лирический герой, его возлюбленная, деревенские жители, обыватели («Фальшивая колода»), М.Ю. Лермонтов («Дуэль»), А.С. Пушкин («О Пушкине»), Ф.И. Тютчев («Приезд Тютчева»), «человек» («Утро утраты»), пожилая женщина-праведница («Русский огонёк»).

Надтекстовое единство подчёркивается её кольцевой композицией («Родная деревня» - «Ось»), устойчивостью тем, образом лирического героя и его разработкой в однотипных лирических сюжетах конкретных стихотворений, принципом разорванности лирического повествования.

Таким образом, в КС «Лирика» определяются основные черты общей поэтики лирического романа. Кроме того, стихотворения данной КС позволяют предположить, что Н. Рубцов раньше, чем принято понимать, подошёл к христианскому осмыслению жизни вообще, а не только своей собственной. Это своего рода исходная точка творчества поэта, обусловившая особенности духовного развития автора и поэтику его лирического романа.


  стр.5