Лирический роман в поэзии Н.М. Рубцова

Александр КИРОВ

продолжение, см.

1.2. Литературный процесс 1950-70-х гг.

Современный этап литературоведения «характеризуется расширением информационного пространства науки» (188; 102). Её предмет стал другим по сравнению с предшествующими периодами научных знаний. Увеличивающийся объём литературного материала стимулирует одну из важнейших областей литературной науки – сопоставительное исследование. Это ответ потребностям той литературной теории, которая последнюю четверть века в своей терминологической системе считает опорным слово «контекст» (188; 102). Многообразное значение этого понятия применительно к социально-исторической, историко-литературной детерминантам творчества, индивидуальности творческого пути, делает исследования более предметными и объясняющими, а не констатирующими, и, с другой стороны, побуждает к совершенствованию самого понятийного и терминологического аппарата науки.

В XX веке на передний план выходит совсем иная структура, для которой «идея строящей себя самое творческой индивидуальности, или идея автономного субъекта, явно перестаёт быть определяющей» (139; 226). Поэт подчиняется жёсткому жизненному и трудовому распорядку и отказывается от свободы интеллектуального движения и творчества форм, которая стала невозможной, - но лишь затем, чтобы сосредоточиться на ядре своего бытия. Подавляющее большинство поэтов, да и вообще представителей той эпохи, являло собой безличную «почву», на которой произрастали «вещи для себя» (139; 226). Однако были и другие варианты разрешения названного конфликта. В недавнем прошлом и настоящем жили и живут на Руси поэты, нацеленные не на роскошное и исключительное, но на нечто скудное и твёрдое, что, однако, можно найти и развить в любом человеческом индивиде. Это ядро человеческого бытия, соотнесённость с Богом. «Русская поэзия в своём собственном русле и на своём языке совершила то же открытие рождённого XX столетием «нового человека», что и философия. Поэтическое открытие было даже более весомым, ибо оно предполагало не систему силлогизмов, а полнокровный и потому неоспоримый образ» (139; 221).

Период 1953-1964 гг. с легкой руки писателя И. Эренбурга получил название «оттепели» (236; Ч. 2; 123). После официального разоблачения Н.С. Хрущевым культа личности И.В. Сталина в общественном сознании возникло ожидание близких перемен. Именно поэты и писатели первыми почувствовали их и запечатлели в своих произведениях. Читатели оказались захваченными настоящим литературным половодьем, которое было вызвано цензурными послаблениями. Эти годы ознаменовались интенсивностью духовной жизни общества и высокой напряженностью художественных поисков. Литература и искусство акцентировали внимание на переходных моментах поистине исторической эпохи, фиксируя, таким образом,  своеобразную «порубежностъ» поступательного развития литературного процесса.

Разговор о новом взлете лирики начала ленинградская поэтесса О. Берггольц, выступившая на Втором съезде писателей со словами: «У нас есть народ, который любит поэзию и чувствует в ней потребность» (236; Ч. 2; 123). Ей вторили голоса А. Твардовского: «Время благоприятствует нам, писателям», А. Яшина: «По-новому зазвучит и наша гражданская поэзия», И. Эренбурга: «Время наступления стихов». Расцвет поэзии и произошел на рубеже 1950-1960-х годов. Это было своего рода утверждение самоценности личности, ее права на внимание, на художественное выражение ее внутреннего мира.

«Литературная газета» на первой странице первомайского номера за 1953 г. опубликовала целую подборку стихов о любви, нарушив тем самым многолетнюю традицию официального празднования. Крупным событием в литературной жизни страны стала публикация сборников: «Стихи 1954 года», «Стихи 1955 года», «День поэзии» (Москва, 1956 г.), «День поэта» (Ленинград, 1956 г.). Пятидесятые годы были временем бурной полемики в недрах самой поэзии, полемики скрытой и открытой, размышляющей и безапелляционной... Полемика в стихах касалась проблем политики, истории, нравственности и особенно – искусства, его характера, путей его развития. «Художники обратились к эзопову языку намёков и иносказаний, уподобляя процессы, происходящие в общественном сознании, явлениям природы» (236; Ч. 2; 124). «Пусть молчаливой дремотой белые дышат поля, неизмеримой заботой занята снова земля», - так описывал «оттепель после метели» Н. Заболоцкий. О весеннем ликующем ветре, «о звенящих ручьях, о капелях, сводящих с ума» писал Р. Рождественский, а Б. Окуджава ощущал себя «дежурным по апрелю».

И действительно, в это время обретают второе дыхание «старые» поэты (Б. Пастернак, Н. Заболоцкий, А. Яшин, Я. Смеляков), появляются новые молодые таланты (А. Вознесенский, А.Никульков, Е. Евтушенко), возникает авторская песня (творчество Ю. Визбора, А. Галича, А. Городницкого, Б. Окуджавы, В. Высоцкого), происходит посмертная «реабилитация» А. Блока, С. Есенина... На страницах газет и журналов разворачивается дискуссия о соотноше­нии науки и искусства, идет полемика, связанная с образом лирического ге­роя в поэзии.

В конце 1950-х - начале 60-х годов в общественной мысли преобладали такие категории, как «искренность», «исповедальность», «открытость», «смелость», «раскованность». За этим стояло открытие личности как полноценного субъекта и героя творчества, как самой интересной и неисчерпаемой в самовыражении реальности. Но потом это суетное «я» стало многих раздражать, казаться суетным, горделивым, и литература обратилась к смиренномудрой природе. Тогда возник новый ряд ключевых слов: «память», «род», «природа», «теплота», «родство», «укоренённость».

К середине шестидесятых годов споры поэтов стали уже не такими острыми, но еще несколько раньше появилось и стало набирать силу в критике стремление глубже понять характер и сущность общественной активности поэзии... В статьях, рецензиях, устных выступлениях все чаще и чаще употребляется термин «гражданственность». Причем отчетливо наметилось расхождение между ним и термином «публицистичность». Примерно к этому же времени окончательно определились основные направления в литературном процессе. Критики называют эти направления по-разному. Так, например, В. В. Бузник делит поэзию этого периода на «эстрадную» (А. Вознесенский, Е. Евтушенко, Р. Рождественский и др.) и «тихую» (Н. Рубцов, В. Соколов, А. Передреев и др.) лирику. Глубокую основательную характеристику литературному процессу шестидесятых дает В. А. Зайцев. Он утверждает, что советская поэзия данной эпохи развивается в русле двух стилей: реалистического (А. Твардовский, С. Маршак, А. Яшин) и романтического (В. Луговской, С. Прокофьев, Светлов, Р. Рождественский), иногда «переплетающихся» друг с другом (лирика Н. Рубцова) (117; 71).

Молодое поколение 1950-60-х годов своим творчеством во многом способствовало сближению поэзии с широкими массами. Поэты уловили витающую в воздухе потребность в «звучащем» стихе и с энтузиазмом работали в данной области. Их открыто публицистические выступления с трибуны грешили порой риторикой и декларативностью,  но все же воспитывали в массах молодежи и принципиальность гражданской позиции, и мужественность характера, и основы самосознания личности советского человека. Однако огромная популярность целого ряда стихотворцев, таких, как Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Р. Рождественский, объяснялась тем, что эти стихи были своего рода суррогатом политической литературы.

В 1960-е одновременно с «революцией» в поэзии развивалось то явление, которое можно было бы назвать «реставрацией». После каждой эпохи революции, как известно, наступает эпоха реставрации, потому что первая – это такое явление, которое всегда заходит гораздо дальше своих собственных целей. И неизбежно в какой-то момент возникает желание вернуться назад. На самом же деле это не возвращение, а стремление преодолеть чрезмерные последствия революции. Скажем, отбросить тоталитарную идеологию или преодолеть глобальное отрицание. В середине 60-х годов наметился поворот поэзии в целом к испытанному временем классическому стиху,  к поэзии ясных мыслей и чувств,  к глубине философских обобщений.

К середине этого бурного десятилетия стала возрастать общая тенденция к усилению философско-аналитического начала в произведениях Яр. Смелякова, В. Федорова, Л. Мартынова,  Е. Винокурова,  А. Межирова и др. поэтов. Совершенно очевидно их стремление зафиксировать новую ступень обобщенности мысли.

Углубление историзма в поэзии ощущалось повсеместно. В этом убеждает так опыт поэтов «военного» поколения,  так и творчество поэтов молодых,  поэтов «послевоенных призывов». Жизнь своих современников художники поверяли опытом истории, - одним из наиболее верных и убедительных принципов воссоздания правды жизни. Это обстоятельство оказало свое влияние и на стиль поэзии второй половины 60-х годов. Закономерным кажется и то,  что утверждение философской аналитики повлекло за собой углубление реалистических тенденций в художественных системах поэтов.

Стремление к философскому обобщению  как проявление общей тенденции второй половины 60-х годов прослежено в работе в творчестве поэтов разных поколений и направлений: В. Луговского, А. Твардовского, М. Луконина, В. Бокова, Н. Рубцова, А. Жигулина и др.

Художественное обобщение,  к которому повсеместно обращались поэты,  самым определенным образом высвечивало утверждение историко-аналитической тенденции в мировоззрении и поэзии того периода.

Вместе с тем отчетливо фиксировалось внимание художников и к внутреннему миру отдельного человека,  свидетельствующее о тенденции нравственного возвышения личности.

И здесь, наверное, было бы уместно подробнее остановиться на таком литературном явлении, как «тихая лирика».

1.3.  «Тихая лирика» как явление литературного процесса 1950-70-х гг.

Разумеется, даже те критики, которые любили обвинять современную поэзию в книжности, едва ли предполагали, что поэзия может существовать и продолжаться, лишённая памяти, забывшая о традиции. Поэтическое слово не может звучать в пустом пространстве, оно многому отзывается, многое припоминает. «Традиция – это диалогическое отношение слова с культурной памятью. Сходство по хронологической вертикали показывает глубину традиции – художественный язык в движении, в развитии. Ощущение этой глубины, этой дистанции, имеющей не только временное, но и ценностное выражение, обязательно для воспринимающего поэта» (236; Ч. 2; 252). Продуктивность традиции как диалога не только в сходстве или в желании быть похожим, но в ощущении своего отличия и трудности, почти невозможности сближения, каким бы желанным и важным для каждого конкретного поэта оно ни казалось. «В осознании этой разделяющей дистанции – динамизм традиции, импульс движения и самобытности» (236; Ч. 2; 252).

О книжности или литературности речь заходит тогда, когда рождается подозрение, что память начинает подавлять, что чужой опыт лишает собственного. Тогда литературности противопоставляют живую духовность; поэтам книжным – тех, кого признают органичными, передающими в своём творчестве жизнь народа и его культуры. Такое противопоставление особенно проявилось в 1960-е гг. Появился термин «тихая поэзия». Он родился в противовес громкой, эстрадной поэзии и связанному с ними поэтическому буму, а одновременно и в противовес книжности.

Уже тогда этот термин воспринимался как критическая натяжка, т.к. никакой реальной группы поэтов, готовых его принять в качестве программного лозунга, не существовало. Но критики в своих статьях такую группу упорно пытались создавать. На роль её лидеров предлагались различные имена: пожалуй, чаще других – В. Соколов, поэт принципиально негрупповой, всегда особняком державшийся в поэзии. «В конце концов если не  группу, то направление «тихая поэзия» стали связывать с именами трагически ушедших из жизни в самом начале 1970-х поэтов: Н. Рубцова (1936-1971) и А. Прасолова (1930-1972)» (236; Ч. 2; 253). Это достаточно узкое понимание одного из основополагающих направлений в русской поэзии второй половины XX века требует существенного дополнения.

В творчестве представителей тихой лирики (А. Передреева, А. Прасолова, Н. Рубцова, Ст. Куняева и др. поэтов) свое выражение находят мотивы, предуга­данные, разработанные «громкими» – мотивы гражданственности и нравственного возвышения личности, Памяти и Судьбы и т.д. Но воплощены они были с большой долей углубленного сосредоточенного лиризма, характерного только для этой «волны». В их творчестве сказался знак времени – зрелость,  стабильность,  потребовавшая укоренить поиск в толще традиции,  обеспечить активность и инициативу «золотым запасом духовности».

«Тихие», они же –  «деревенские», они же – «почвенники» в предельно обобщенной форме также отразили насущные проблемы своего времени. Обратившись к индивидуальности, конкретной личности,  они в своем отдельном опыте пытались найти универсальную связь с окружащим, выйти к всеобщим основам природы, родины,  семьи.

Так, мир души у А. Передреева носит двойственный характер. Это может быть радостно-ликующая любовь к жизни, а может и безжалостное одиночество нелегкой человеческой судьбы, заполоняющее лирического героя. Проблема противоречий города и деревни у поэта решалась не так остро драматично, как, скажем, у Н. Рубцова, или у других «тихих».

С. Куняев соединил в своем творчестве мотивы лириков «громких» и «тихих». Со страстностью публициста он ратует за «могущество прогресса» и с глубоким проникновением в тему утверждает, что «земля наш прекрасный удел». Но мотив единства человека с природой, стремление раствориться в окружающем, стерев «черты единственного «я», явно превалируют: «необходимо и вам, и кому-то, и мне себя ощутить на родимой, а не на случайной земле».

Высокие ноты гражданского, общественного звучания характерны для творчества всех «тихих». Их внимание к миру природы  не замыкалось в рамках поэтического живописания, а было прониза­но интенсивным духовным и философским началом.

Однажды А. Прасолов сам заметил, что ни у кого из других поэтов Земли нет такой близости к самому глубинному в человеке, как у русских. Все моменты сближения с природой поэт дает в динамике – «живой» поток жизни с одной стороны и «напряженный стебель» с другой. Но сам контакт с миром для него не зафиксирован рамками конца и начала, он существовал задолго до его описания поэтом. А. Прасолов создает, таким образом, картину единства мира и героя, которая подтверждает его представления о вневременности существования единства человека и природы. Как правило, происходит это во время зенита, когда «заждавшаяся душа» легко и радостно «зачует» «огром­ное», «родимое». Нетрудно заметить,  что растворённость   личности в мире у «тихих» создает свой нравственно-философский эквивалент – душу.

О приверженности классической традиции заявили в своих стихах А. Жигулин и В. Казанцев. Их поэзия полна социально-историческим и гражданско-публицистическим пафосом. Познание мира идет у них на основе подробнейшего изучения окружающего. А. Жигулин трудно постигал перемены в себе и в окружающем мире, и лишь любовь к родине помогла ему найти свое творческое «я», исцелить израненную душу. В. Казанцев начинает с неведомого ему,  со стремления «жить тревогой»,  «жить глубиной».

Поэзия В. Соколова в то время казалась несовременной. Но поэт не оставил избранного пути,  не отступил от своих принципов творчества. Наоборот, всегда стре­мился к строгой классической форме стиха, к ясности высказывания. В. Соколов умеет создать в стихе атмосферу непрерывного действия, движения мысли,  что указывает на его творческое освоение и раз­витие одной из главных тем русской классической поэзии - темы пути, дороги. Его лирический герой ощущает постоянную тревогу и озабоченность будущим. Тревога эта ведет его к «верному слову», к тому,  что в «душе хранится». Мотив души в его лирике намечен лишь пунктирно, а полное свое раскрытие он найдет в творчестве более молодых поэтов, представителей «новой волны» так называе­мой «тихой лирики». Стремление художника к разработке различных тем современности и истории, обращение к традициям русского клас­сического стиха привело поэта к синтезу биографического, природного, и социально-исторического.

Близок В. Соколову по взглядам на искусство, долг художни­ка Е. Цыбин. Это поэт ярких и насыщенных красок,  самобытных характеров. В стихах, посвященных теме родины, прослеживается последовательная позиция поэта-гражданина. Память военного дет­ства прозвучала у него как напоминание о пережитом.

«С «тихими» Н. Рубцова сближает апелляция к общенациональному сознанию. Особенным же является «иная воплощённость личного» (126; 19). Для шестидесятых годов лирика Н. Рубцова и близких ему поэтов стала своеобразным узловым моментом. Она продолжила искания поэзии в облас­ти гражданственности и народности, начатые еще в пятидесятые годы в произведениях Б. Луговского, Я. Смелякова, Е. Ручьева, В. Федорова и других. В из­вестной степени она была подготовлена и как бы предсказана всей поэзией первой половины шестидесятых годов, когда тема современности оказалась связанной с исторической и национальной памятью, с классическими тра­дициями поэтического реализма.

В. Мусатов видит перекличку творчества поэта с «деревенской» прозой: «Личность в поэзии Рубцова взыскует каких-то новых универсальных связей, ибо она воплощает в себе тот разрыв, о котором писала «деревенская» проза» (126; 19-20). Стихотворения Н. Рубцова, посвящённые русской деревне,  роднят с деревенской прозой В. Белова, Ф. Абрамова, В. Распутина и др. следующие мотивы:

  1. мысль о зависимости духовного мира человека от земли, от природы и от традиций крестьянской жизни и в связи с этим обращение к исторической памяти;

  2. память о войне;

  3. поэтизация малой родины;

  4. контекстуально выраженный социальный протест;

  5. крестьянское по духу понимание труда и природы как духовной доминанты;

  6. стремление к бескомпромиссной правде;

  7. обличение мещанства и душевной чёрствости (126; 84-85).

Таким образом, поэтический процесс 60-х годов представ­ляет собой весьма сложную картину, что заставляет на­метить тенденции и перспективы развития советской поэзии того времени, поставившего перед поэтами важнейшие задачи: развитие качественно нового историзма, углубление и творческое освоение традиций русского классического стиха, формирование новой личности. В целом же для поэзии 60-х годов наиболее характерным оказалось глубокое чувство истории, ее философская насыщенность.

В такие философско-исторические моменты становится возможным появление значительных произведений, вырастающих до смысловой картины того существенного, что может быть высказано. Одно из них – лирический роман Н. Рубцова. Трудно найти ещё одного такого поэта, который с такой бы силой и яркостью показал бы нам в своём творчестве свой внешний и внутренний облик. Всё, что говорится в его стихах – это рассказ о себе и, конечно, о Родине. Пожалуй, никто не вёл такой рассказ настолько откровенно, не оставляя открытых тем. Кажется, что вся его поэзия – долгий разговор о своей жизни: о мечтах и о любви, о дружбе и об одиночестве, о близких людях и о потерях, то есть лирический автобиографический роман в стихах.


  стр.3