Настоящий поэт явление природы, а потом уже культуры и литературы. Николай Рубцов абсолютное явление русской природы. Божественное ее проявление в родном слове. Последним русским поэтом двадцатого века, воплотившимся в бронзе, стал Рубцов.

Кстати, сам Рубцов несколько раз в своих стихах прямо или косвенно обращался к будущему памятнику себе. Вот шуточное: 

Мне поставят памятник 

на селе! 

Буду я и каменный навеселе! .. 

И совсем грустное: 

Кто-то странный (видимо, не веря,

Что поэт из бронзы, неживой) 

Постоял у памятника в сквере, 

Позвенел о бронзу головой, 

Посмотрел на надпись

с недоверьем 

И ушел, посвистывая, прочь...

Страшный дар ясновидения был составляющей таланта Рубцова, но, мне кажется, не всегда оказывался во благо его таланту.

Форма далеко не всегда соответствует содержанию, а внешний вид силе душевного дара. Как показало время, небольшого роста великий поэт Есенин оказался выше по лирической силе стихов, чем громадный Маяковский, несравненно более обласканный и десятилетия насаждаемый властями.

Так и Рубцов, никогда властями не замечаемый, не привечаемый ими ни при жизни, ни после гибели, приобрел любовь и восторженное поклонение десятков миллионов. Бездомный всю свою жизнь, Рубцов только перед самой смертью получил крошечную квартирку в Вологде. В то время несравнимые с ним по таланту, ныне всеми забытые поэты получали роскошные квартиры от Моссовета и двухэтажные литфондовские дачи.

Шел мне навстречу в общежитии Литинститута неухоженный, лысеющий, щуплый человек в потертом, тусклом пиджаке и прошел мимо, дымя "Беломором". Но через мгновение почему-то оглянулся на повороте коридора. Оглянулся, придержал шаг, моргливо, но цепко окинул меня взглядом, будто вспомнил что-то. Через час-другой я сидел в кругу литинститутцев и чокался граненым стаканом с Николаем Рубцовым. Кому приходило в голову, что "бронзы звень" и вечность рядом? Звенели стаканы, а представитель живой вечности был неказист, хмелен и угрюм.

В те угарные 60-е годы поэтическое застолье собиралось не для того, чтобы напиваться, а чтобы стихов вволю начитаться и наслушаться. Как правило, в этих застольях первенствовали стихотворцы-декламаторы с хорошей дикцией и с актерскими замашками. О, как великолепно звучали иные посредственные вирши под кубанскую водочку и тихоокеанскую селедочку! И вырастали стихотворцы-декламаторы в несокрушимые величины. Я тогда еще простодушно верил широкозвучащему слову, не зрел в его обманной шири убогого мелководья. Но явственно помнится легкая, бритвенная усмешка Рубцова.

Империи развалились, страны разделились, народы окровенились, вихри ядерные пронеслись, кометы просияли. Рубцов в бронзу обратился, а эти все декламируют, десятилетиями заполоняя экран и эфир своей посредственностью и не давая хода истинным талантам.

Накипь и ржа русской литературы затмевают для близоруких саму литературу.

Рубцов украшал застолье стихами. Читал он тяжело, медленно, как бы выдыхая слова, внимая им, а не себе, и завораживало его чтение.

Обидно, что никакой премии при жизни не был удостоен Рубцов даже за блистательную "Звезду полей".

Ко времени нашего знакомства Рубцов уже успел отличиться не только на поприще словесности. Он был переведен на заочное отделение из-за приводов в милицию. Случилось это, когда Литинститут после управления всеми театрами СССР, не попав в кресло министра культуры, возглавил Владимир Федорович Пименов, да и задержался на двадцать лет.

Пименов не был гонителем Рубцова, как некоторые пишут. Именно благодаря Владимиру Федоровичу поэт успешно окончил Литинститут, а не был изгнан с позором, как гласят литературные легенды.

Всю перемену ректор водил нас вокруг памятника Герцену, неторопливо рассуждая о разных разностях и, как бы между прочим, о вреде пьянства добродушно погрозил пальцем Рубцову: Смотри, Коля, держись! .. Рубцов вне стен общежития обладал удивительной способностью попадать в жесткие объятия стражей общественного порядка в самых безобидных ситуациях. И никогда не выдавал соучастников мирного пития, а брал на себя ответственность за резво разбежавшихся.

Конечно, когда мне пришлось идти на выручку Рубцова, лицо у меня самого было несколько помятое, пришлось припудрить. Но костюм на мне был двубортный, в полосочку. Бодро представ перед дежурным чином милиции, молодым, аккуратным лейтенантом, я, стараясь не дышать в его сторону, громово, как в военкомате, представился: Секретарь комитета комсомола Литературного института имени Горького при Союзе писателей СССР!!!

Лейтенант взгромыхнулся по стойке смирно и сделал под козырек, всем своим видом демонстрируя, что ради великой советской литературы он готов в огонь и в воду.

- М-да, тяжеловато тут у вас... сочувственно обвел я рукой тусклую дежурку. Тут поступила информация, что вами задержан Рубцов, наш студент, к сожалению...

Через минуту из каменных недр предстал Рубцов. Вид его был предельно уныл и жалок: рваная тенниска, потерявшие всякий вид штаны, покарябанная физиономия и багровая шишка на лысине.

- Этот, что ли?! - с уничижительным недоумением взглянул я на своего товарища.

Воспрянувший было Рубцов растерянно заморгал неопохмеленными глазами, закашлялся.

- Надо же так напиться, до потери лика человеческого! Тут съезд на носу, а он...

Сейчас не припомню, какой съезд я имел в виду: партийный, комсомольский или писательский. Но при упоминании о съезде откуда-то сбоку возник седовласый майор и уважительно полюбопытствовал:

- Участвуете в работе съезда?

- Работаю над докладом, привлечен в качестве редактора-референта! - небрежно бросил я.

- Это хорошо, что привлечены, хорошо, что молодежь, так сказать, творческую привлекают... - одобрил майор и сожалеюще кивнул в сторону Рубцова. - А таких вот нам привлекать приходится!

- К сожалению! согласился я. Всю, понимаете, отчетность перед съездом, достижения всей творческой интеллигенции... - и грозно гаркнул в сторону потухшего Рубцова. - До чего ты довел высокое звание советского писателя? ! Что сказал бы Горький? ! Как я буду смотреть в глаза Александра Трифоновича Твардовского? ! Как ты теперь будешь смотреть ему в глаза? !

- Он с самим Твардовским знаком? - осторожно поинтересовался майор.

- Знаком! - сухо отрубил я. - Лучший ученик....

В те годы имя Твардовского, члена ЦК, повсеместно гремело. А редактируемый им "Новый мир" был среди любимых и читаемых взахлеб. Хотя мы с Рубцовым совсем недавно получили стихи обратно из этого журнала и он, в отличие от "Молодой гвардии", "Октября" и "Юности", не разглядел и ни разу не опубликовал восходящую звезду отечественной поэзии. Впрочем, и в наше время, давая в номере по 20 стихов Бродского, этот журнал не удостаивает вниманием талантливейшего поэта Николая Тряпкина.

Но на майора имя Твардовского весьма подействовало, как и рассказанная мной история о том, как Лаврентий Берия хотел расправиться с пьющими русскими писателями. Собрал компромат, предстал перед Сталиным и доложил в надежде на справедливый гнев отца народов: "Русские писатели пьют". Сталин очень рассердился не на писателей, а на Берию: "Пьют, говоришь?! .. А где я тебе других возьму?! Какие есть, с такими и надо работать! Трудись, Лаврентий! .."

В считанные минуты благосклонный майор уладил неловкости со зловещим протоколом, в котором фигурировало "... сопротивление работникам милиции..."

- Желаю успешной работы, товарищи писатели!

С таким напутствием мы вышли с Рубцовым из милиции и ринулись к ближайшее пивной, чтобы поправить головы.

После второй кружки пива Рубцов с обидой сказал:

- А чего ты Твардовского приплел? Уж лучше бы Грибачева вспомнил... Он ведь аж "Советский Союз" редактирует!

Замечательный русский поэт Глеб Горбовский в своих воспоминаниях честно говорит: "Я был слишком занят собой, своими стихами. И проворонил взлет поэта... узнал о нем как о большом поэте уже после смерти..."

Нет, мы не проворонили Рубцова, но заняты сами собой были чрезмерно. А преподаватели? .. Да он был мастеровитее многих с кафедры литературного мастерства!

Помню пение под гитару Рубцова:

"Потонула во мгле отдаленная пристань..." А по общежитию неслось: "С самим Рубцовым на дружеской ноге... Как дела, брат Колька, вчера спрашиваю.... Так как-то все, брат, отвечает..."

Рубцов не страдал гордыней, был общителен, доброжелателен, деликатен. Он не мог быть мелочен перед вечностью, на пороге всемирной славы.

---

Источник: газета "Гудок" (24.01.1998)